• Приезжавший на гастроли Сережа Курехин каждую репетицию грядущего японо-американо-российского сейшна (1990 г.) умолял переводчика «сделать же что-нибудь», чтобы звезды местного авангарда играли свои партии КАК МОЖНО ТИШЕ, если уж нельзя не играть совсем («Ну где тут его канал на микшере? Этот? Ну вот, стой здесь, и делай что-нибудь!») — просто потому, что «нельзя же так, ну он же просто никого не слышит»…
Хватит, пожалуй…
Итак, ЗАГАДКА: Как ты думаешь, дружище Вася, что общего во всех вышеописанных картинках? С трех попыток, слабо?
ТЫ ЕЩЕ НЕ ЗАБЫЛ, ЧТО Я ВСЮ ДОРОГУ ОТВЕЧАЮ НА ТВОЙ ВОПРОС?
А может, черт с ним, с вопросом, а, Вась? Ну не лезет он здесь — ни в коня, ни в Сэкигуна (японская «Красная Армия», такие левые террористы были в 60-х).
Ну его в баню, ей-богу. Давай лучше сядем у тебя на кухне, как в старые времена, закурим по беломорине — да про веничек с единорогами сами пива попьем, когда я вернусь…
Письмо 6
Искусство приготовления салата
Поэтические коллажи Товары Мати
О понимании и переводе
Как толковать японскую литературу? — задают иной раз вопрос, и, как бы забавно он ни звучал, приходится признать: вопрос далеко не праздный. Давно подмечено, что при чтении даже блестящих переводов с японского на русский человек никак не может избавиться от некой досадной «выключенности» себя как читателя из сферы внимания автора. Читая Кавабату или Оэ, Басё или Исикаву Такубоку, в самом деле, не устаешь удивляться: прежде чем добраться до самого «ядрышка» красоты их слова, приходится совершать гигантскую работу по преодолению текста как такового. Отчасти в этом, наверное, можно винить переводчиков. Но, как показывает практика, даже блестяще переведенные произведения японских авторов словно сопротивляются нашим глазам, не желая вливаться в сердце свободно и естественно.
Как это понимать? Так ли чувствуют японцы, читая свои книги? А если не так, то нет ли способа передать все то, что они выражают и воспринимают, гораздо свободнее, чем это делалось до сих пор?
Чтобы помочь в особой «психической самонастройке» читателю упрямому, желающему-таки проникнуть в чужой для нас мир, я выделю некоторые особенности японского литературного текста.
Во-первых, человеку «европейского образа мысли» не очень свойственна привычка растворять свое «я» в окружающей среде, особенно — в языковой. Одна же из наиболее характерных норм, сложившихся в литературном языке японцев, — кажущаяся нам порою нарочитой «суховатая объективность» их художественно-текстовой среды. Переведенная на русский, эта среда предстает перед нами неким океаном безличных предложений, где даже местоимения пущены ко дну, а несчастные герои, цепляясь за случайные досочки диалогов, лишь изредка выныривают перед взором читателя из волн повествования.