- Погодка, язви ее... - Он смахнул сырость с бороды, вытащил кисет, присел у дверей. С дождевика его на некрашеный пол текла вода. - Насвинячу тут у вас.
- Ничего, - улыбнулась Агата. - Какая трудность подтереть! Раздевайся, чаю попьешь горячего.
- Не до чаев, - хмуро сказал Панкрат. - Солому с прошлогодних скирд перемолачиваем. Да что...
Шел голодный тридцать третий год, за неурожайным летом надвигалась долгая, зловещая зима.
- Вы-то как? Зиму протянете?
- Картошка есть, не помрем, может, - ответил Иван.
- Не помрем, - широко улыбнулась опять Агата, будто она твердо знала о какой-то приближающейся радости.
- Правда, с такой женой грех помирать, - сказал Панкрат. И вдруг спросил: - Слухай, Иван, в колхоз пойдешь?
Иван, строгавший в углу кадочные клепки, отложил рубанок, выпрямился. Агата птицей метнулась к мужу, будто ему угрожала какая опасность, повисла на плече.
- А примете? - спросил Иван.
- Сейчас многие с колхозу бегут, - вместо ответа проговорил председатель, растирая усталые глаза. - Грузят лохмотья на телегу и уезжают. В город подаются, на заработки. Думают, там слаще.
- На следующий год будет, будет урожай! - почти зло выкрикнула Агата.
- Должон, поди, - согласился Панкрат. И, помолчав, произнес: - Я вот думаю все - Михаила-то Лукича Кафтанова, Анниного отца, ты зачем тогда пристрелил? Так ить разумно не объяснил. Чтобы свое бандитство искупить?
- Нет, не потому. - Иван освободился тихонько от жены.
- А Яшка Алейников и тогда и сейчас говорит - потому. И брат твой Федор тоже.
- А им откуда знать, потому или не потому?! Я им об том тоже никогда не докладывал. И на допросах никому не разъяснял. И разъяснять не буду.
- Что шумишь? - сказал Назаров, вставая. - Не будешь - дело твое. А живешь, вижу, без пакости в душе. И мужик ты нужный для хозяйства, руки золотые. Яшка Алейников говорит: "Не вздумайте в колхоз принимать, затаился он, сволочуга, сейчас хвост прижал, а урвет время - гвоздем вытянет да на горло скочит..."
- Вон что, - усмехнулся Иван тяжело и горько. - Застрял, значит, я, как телега в трясине за поскотиной.
- Была трясина, теперь нету, забутили недавно. Теперь - сухое место. Назаров застегнул дождевик. - Оно и в жизни человеческой так бывает. Алейников этого в расчет не берет, видно... Ну, да хрен с ним. Обдумайте с Агатой все, а по весне примем вас в колхоз.
И приняли. Иван боялся, что на собрании начнут допытываться, отчего да как очутился в банде у Кафтанова, при каких обстоятельствах прикончил его. Тут может и об Демьяне Инютине, бывшем одноногом старосте, вопрос подняться: кто его-то в амбаре пришлепнул, как, за что? Об Инютине Иван вообще никогда никому не говорил, кроме Агаты, - ни партизанам тогда, ни на суде потом. Но никто ничего не спросил. Может, потому, что Панкрат Назаров, открывая собрание, напрямик сказал: