Что было ответить Кружилину? Долго он молчал.
- Объяснить тебе - так и не поверишь... что и секретарь райкома порой бессилен что-либо сделать.
Шумела река, на западе мутнели последние клочки облаков, будто их, как комья снега, съедала, разливаясь по всему небу, черная вода. Ночь обещала быть глухой, непроницаемой и - почему-то казалось - бесконечно долгой.
- Да-а, - вздохнул Назаров, полез за кисетом. - Живешь подольше - узнаешь побольше. Это так... Брательник это его засадил, Федька. А вот - почто? Зачем? Ты-то как думаешь?
- Что же я, Панкрат? Не знаю, - признался Кружилин. И, уже думая не столько о Федоре Савельеве, сколько об Алейникове, прибавил: - Громотуха вот летом шумит, а зимой молчит. Это понятно. А что с людьми происходит, трудно порой разобраться. Видно, хорошо ты сказал: чтобы узнать побольше, надо пожить подольше.
Они вместе встали, дошли до Панкратова ходка.
- Ну, прощай, Панкрат... Пойду запрягать своего Карьку.
- Про Агату я хотел еще сказать... Бригадиром ее, думка есть, поставить.
- Бригадиром? Мужчин, что ли, нет в колхозе?
- Куда они делись? Да иная баба дюжины мужиков стоит.
Назаров ждал, что ответит Кружилин.
- Не надо ставить, - негромко уронил тот в темноту.
Председатель вздохнул.
- А ежели на молочную ферму ее?
- Не надо и на ферму. Ничего не надо, Панкрат, пока. Пусть так...
- Ну да... Видать, твоя правда, так оно пока лучше будет.
После происшествия в Новосибирске, после разговора с секретарем крайкома Кружилин все же не оставил намерения заслушать и обсудить на бюро работу райНКВД. Но в первые дни после всех этих передряг никак не мог собраться с мыслями. Поездки по району немного успокоили его. Вернувшись в Шантару, он дал работникам райкома указание готовить материалы на бюро.
На другой же день утром позвонил Алейников.
- Слушай, тут твои работники пришли. Требуют какие-то материалы.
- Это не мои работники, а сотрудники райкома партии.
- Так вот... - Алейников секунду-другую помедлил. - Никаких материалов я им не дам.
- В таком случае что же, будем разбирать на бюро райкома персональное дело коммуниста Алейникова.
Трубка опять помолчала несколько секунд. Поликарп Матвеевич слышал только, как редко и тяжело дышал на другом конце провода Алейников.
- А я, Поликарп Матвеевич, очень боюсь... - послышался наконец ровный, Негромкий, какой-то страшный своей медлительностью и отчетливостью голос Алейникова. - Я очень боюсь, как бы не пришлось нам разбирать на бюро персональное дело другого коммуниста... коммуниста Кружилина. А этого мне очень бы не хотелось... - И Алейников положил трубку.