— Она несомненно изменилась к лучшему, стала мягче, не пьет. Ничего плохого я сказать о ней не могу. Мы говорили с ней относительно того, чтобы она на несколько недель отпустила Дженифер ко мне в Париж. И у меня есть основания думать, что Моник согласится.
Он заметил на лице Бритт сострадание и спросил себя, что бы она сказала, расскажи он ей, как все обстоит на самом деле. Но у Бритт хватает своей боли, она потеряла того, кого любила, так что нечего ему нагружать ее своими бедами. Ах, если бы она знала, что, когда бы он ни пришел в лондонскую квартиру Роберта Фэрренса, комок застревает в его горле при одном взгляде на девочку. Малышка неизменно тотчас выбегала из своей комнаты и бросалась к нему на шею. А он, чтобы она не заметила слез, проступавших у него на глазах, крепко прижимал ее к себе. Он потерял всякую надежду, что когда-нибудь ему удастся вернуть ее, и молил Бога только об одном — чтобы не стало хуже. От Моник всего можно ожидать. Вот возьмет и совсем запретит ему видеться с дочкой.
Он увидел, что Бритт склонила голову и пристально смотрит на свои руки, сложенные на коленях.
— Может, мы прогуляемся по саду? — спросил он. — Сегодня такой удивительный день. Вам это наверняка не повредит.
Она мягко улыбнулась.
— Думаю, вас просто подослал ко мне мой доктор.
Он смотрел на ее красивое лицо, и сердце его сжималось от боли.
— Нет, я и сам вижу, что прогулка будет вам на пользу. Надо же хоть немножко разогнать кровь.
— Я очень слаба. Далеко мы вряд ли уйдем.
Он помог ей выбраться из шезлонга, предложил руку, и они не спеша двинулись в сторону Тред Эйвон. Элиот вспомнил о своих одиноких прогулках по Парижу, во время которых он всегда представлял себе, что она идет рядом. И вот наконец они гуляют вместе. Ее рука легко лежала на сгибе его локтя, и он чувствовал эту руку через ткань пиджака и рубашки, и в то же время он ощущал, что между ними — непреодолимое расстояние. Она так далека от него, ее душа не здесь, не с ним. Сумеет ли он когда-нибудь вернуть ее? Какая-то связь еще жива, какая-то незримая ниточка протянута между ними, но он не пытался притянуть ее к себе за столь тонкую нить, боясь, что и та оборвется. Все это приводило его в отчаяние.
— Я понимаю, почему вы здесь, Элиот, — вдруг сказала она, видя, что он погрузился в горестное молчание. — За прошедшие месяцы вы ни разу не побеспокоили меня, как и обещали, и я вам благодарна, это мне было просто необходимо тогда. Но и сейчас… Я хочу, чтобы вы знали: ничего не изменилось.
Он остановился.
— Бритт, так не бывает, чтобы ничего не менялось! Теперь вы вдова. Вы свободны.