— Нет, граф делла Мирандола. Я знаю, что говорю. Делайте, как я вам советую. Мы еще встретимся.
Человек с бородой отпустил Джованни и быстро, не оглядываясь, взбежал по лестнице. Пико инстинктивно потер плечо, все еще нывшее от мощной хватки незнакомца, потом набросил плащ и вышел через боковые ворота. Он быстро миновал старые дома, что, как каменные нищие, толпились вокруг базилики. По улицам текли нечистоты, которые выплескивали в окна. Вдобавок ему пришлось пробивать себе дорогу в толпе проституток с накрашенными лицами. Среди них попадались совсем еще девочки. Но более короткой дороги домой не было.
Бородач мог оказаться кем угодно — неизвестным другом, шпионом какой-нибудь группировки, настроенной против семейства Чибо или самого Папы и желавшей его предупредить. Джованни знал только, что никуда не поедет. На следующий день он должен встретиться с Маргеритой и от свидания не откажется, даже если это будет стоить ему жизни. А еще через несколько дней у него намечалась другая встреча, от которой зависела судьба проекта. Пробиваясь сквозь грязь, холод, толпу проституток и сутенеров, лавируя по зловонной мостовой между голодными крысами, петляя под шум повозок среди лачуг, откуда доносились крики, плач и смех, он старался найти прибежище в мыслях и воспоминаниях о том, как все начиналось.
Первые сомнения заронили в его душу отрывки из Библии, которые он прочел в подлиннике, на арамейском, и сразу понял, что в латинском переводе имеется множество искажений. На этом Джованни не остановился и с тех пор изучил все вавилонские, шумерские и аккадские рукописи, вплоть до клинописи. И почти случайно наткнулся на «Энума Элиш», эпопею о Сотворении мира.
Один из его родственников приобрел манускрипт у турецкого купца, который утверждал, что вынес его из аккадского дворца. В нем содержались основы Библии, хотя написан он был за тысячу лет до того. И Джованни кое-что понял.
Но до полной ясности было еще далеко, и всякий раз, как он углублялся в проблему творения, ему открывались все новые и новые миры, двери в которые надо было разыскивать. Юноша возвращался мыслью к Мумму Тиамат, матери всех богов, и к Намму, всеобщей прародительнице, читал о заокеанской цивилизации,[18] которой пока можно было только любоваться издали. Однако эти мифы настолько тесно перекликались с уже известными, словно с начала времен, с самого творения, все сводилось к единой первооснове.
Такие сведения вступали в противоречия не только с христианским Богом, но и с еврейским, появившимся гораздо раньше, да и с исламским, занявшим свое место намного позже. Тогда Джованни обратился к Библии, ища в глубинах структуры Писания какой-нибудь знак, архетип, хоть что-нибудь, что объединяло бы древнейшие легенды с концепцией Бога. Ключом могла бы стать любовь. Во всех религиях Бог милосерден и добр. Но слово «tov» — «добрый» — в применении к высшему существу использовалось всего несколько раз. Почему? Гораздо чаще встречался термин «rachum» — «милосердный». И тут на Пико нашло озарение: «rachum» — это «rechem», то бишь «лоно», «утроба». Первоначальной определительной чертой божества оказалась его принадлежность к женскому роду. Божеством была Мать. Не патриархальный библейский Бог, прошедший сквозь века, не воитель, не мужчина, а Богиня-Мать. Вот что объединяло древнейшие легенды и цивилизации, вот в чем состояла первейшая и самая естественная форма религии. Эта вера зародилась на всех широтах вместе с человечеством.