– Изабелла, – говорю я. Она молчит. Ее веки трепещут, как бабочки, которых дети живьем насаживают на булавки.
– Изабелла, я пришел за тобой.
Она испуганно прижимается к стене. И продолжает сидеть, судорожно вытянувшись, словно оцепенев.
– Разве ты меня не узнаешь? – спрашиваю я. Она недвижима; только глаза смотрят теперь в мою сторону, настороженные, очень темные.
– Тебя прислал тот, кто выдает себя за врача, – шепчет она.
Это правда. Меня прислал Вернике.
– Он не посылал меня, – говорю я. – Я пришел тайком. Никто не знает, что я здесь. Она медленно отделяется от стены.
– Ты тоже меня предал.
– Я тебя не предавал. Я не мог к тебе пробиться. Ты не выходила.
– Мне же нельзя было, – шепчет она. – Они все стояли снаружи и ждали. Хотели меня поймать. Они проведали, что я здесь.
– Кто?
Она смотрит на меня и не отвечает. Какая она худенькая! – думаю я. Какая худенькая и одинокая в этой пустой комнате. Она даже лишена общества самой себя. Она даже не может остаться наедине со своим «я»; разорванная, точно граната, на множество острых осколков страха, среди чуждого и угрожающего ландшафта, полного неуловимых угроз.
– Никто не ждет тебя, – говорю я:
– Ждут.
– Откуда ты знаешь?
– А голоса? Разве ты их не слышишь?
– Нет.
– Голосам все известно. Разве ты их не слышишь?
– Это ветер, Изабелла.
– Да, – покорно соглашается она. – Пусть ветер. Если бы только это не причиняло такой боли.
– А что причиняет тебе боль, Изабелла?
– Перепиливание. Они же могли бы резать, тогда дело пошло бы живее. Но это тупое, медленное перепиливание! И все опять снова срастается, оттого что пилят слишком медленно! А тогда они начинают сначала, и это продолжается без конца. Они распиливают тело, а оно все время срастается, и так без конца.
– Кто распиливает?
– Голоса.
– Голоса не могут распиливать.
– Эти могут.
– Где же они распиливают?
Изабелла делает движение, словно от резкого приступа боли. Она стискивает руки между коленями.
– Они стараются выпилить ребенка. Чтобы у меня никогда не было детей.
– Да кто?
– Те там, снаружи. Она говорит, что родила меня. А теперь хочет опять силком вернуть меня в себя. И распиливает, распиливает. А он держит меня. – Изабелла содрогается: – Тот, который в ней…
– В ней?
Она стонет:
– Не говори никому… она хочет меня убить… Но я не должна этого знать.
Я направляюсь к ней и обхожу кресло с узором из бледных роз: это кресло, имитирующее беспечную жизнь, кажется в пустой комнате особенно неуместным.
– Чего ты не должна знать?
– Она хочет убить меня. Мне нельзя спать. Почему никто не бодрствует вместе со мной? Все я одна должна делать. А я так устала, – жалуется Так жжет, и я не могу она, словно птичка. спать, и я так устала. Но разве можно спать, когда так жжет и никто с тобой не бодрствует? Вот и ты меня покинул.