Бах целует орла на монете, кладет ее на стол и становится опять на десять лет старше. Они с Генрихом исчезают. Уходя, Генрих придает своему разжиревшему лицу выражение зловещей угрозы.
– Головы еще покатятся!
– Что он сказал? – удивленно спрашиваю я Георга. – Это же любимая фраза Вацека! Или эти два враждующих сородича побратались?
Георг задумчиво смотрит вслед Генриху.
– Может быть. Но тогда это опасно. И знаешь, что тут самое удручающее? В 1918 году Генрих был отчаянным противником войны. Но теперь он забыл начисто обо всем, что побудило его к этому, и война стала для него опять веселеньким и освежающим приключением. – Георг сует золотую монету в карман куртки. – Все, что пережито и прошло, становится приключением! До чего отвратительно! И чем страшнее все было, тем впоследствии представляется более заманчивым. Судить о том, что такое война, могли бы по-настоящему только мертвые: только они одни узнали все до конца. – Он смотрит на меня.
– Узнали? – повторяю я. – Нет, умерли.
– Таких и тех, кто этого не забывает, немного, – продолжает он. – Наша проклятая память – это решето. И она хочет выжить. А выжить можно, только обо всем забыв.
Георг надевает шляпу.
– Пойдем, – говорит он. – Посмотрим, воспоминания о каких временах вызовет у Эдуарда эта золотая птица?
* * *
– Изабелла? – удивленно восклицаю я.
Она сидит на террасе флигеля для неизлечимых. В ней нет ничего похожего на то вздрагивающее измученное создание, каким она была в последний раз. Глаза у нее ясные, лицо спокойное, и она никогда еще не казалась мне такой красивой, как сейчас, – может быть, потому, что уж очень она другая, не такая, как в прошлый раз.
После полудня шел дождь, и сад сверкает влагой и солнцем. Над городом плывут какие-то средневековые облака синего цвета без примеси, и целые ряды окон превратились в зеркальные галереи. Хотя теперь день, но все равно на ней вечернее платье из очень мягкой черной материи и золотые туфли. На правой руке – браслет в виде цепочки с изумрудами. Вероятно, один браслет стоит дороже всей нашей фирмы, включая склад надгробий, дома и доходы за ближайшие пять лет. До сих пор она ни разу этой цепочки не надевала; как видно, сегодня день драгоценностей, говорю я себе. Сначала золотой Вильгельм Второй, потом вот это! Но браслет не трогает меня.
– Ты слышишь их? – спрашивает Изабелла. – Они пили много и глубоко и теперь сыты, спокойны и довольны. И они жужжат, как миллионы пчел.
– Кто?
– Деревья и все эти кусты. Ты слышал, как они вчера кричали, когда стояла такая сушь?
– Разве они могут кричать?