– А через неделю?
– Господин Кнопф, – говорит Георг, – если бы мы знали курс доллара заранее, мы не сидели бы здесь и не торговались с вами из-за надгробия.
– Очень легко может случиться, что вы через месяц станете биллионером,
– заявляю я.
Кнопф размышляет.
– Я оставлю памятник себе, – рычит он. – Жалко, что я уже уплатил за него.
– Мы в любое время выкупим его у вас обратно.
– Ну еще бы! А я и не подумаю! Я сохраню его для спекуляции. Поставьте его на хорошее место. – Кнопф озабоченно смотрит в окно. – А вдруг пойдет дождь!
– Надгробия выдерживают дождь.
– Глупости! Тогда они уже не новые. Я требую, чтобы вы поставили мой в сарай! На солому.
– А почему бы вам не поставить его в свою квартиру? – спрашивает Георг. – Тогда он зимой будет защищен и от холода.
– Вы что, спятили?
– Ничуть. Многие весьма почтенные люди держат даже свой гроб в квартире. Главным образом святые и жители Южной Италии. Иные используют его годами даже как ложе. Наш Вильке там наверху спит в гигантском гробу, когда так напьется, что уже не в состоянии добраться до дому.
– Не пойдет! – восклицает Кнопф. – Там бабы! Памятник останется здесь! И чтобы был в безукоризненной сохранности! Вы отвечаете! Застрахуйте его за свой счет!
С меня хватит этих фельдфебельских выкриков.
– А что, если бы вы каждое утро устраивали перекличку со своим надгробием? – предлагаю я. – Сохранилась ли первоклассная полировка, равняется ли он точно на переднего, хорошо ли подтянут живот, на месте ли цоколь, стоят ли кусты навытяжку? И если бы вы этого потребовали, господин Генрих Кроль мог бы каждое утро, надев мундир, докладывать вам, что ваш памятник занял свое место в строю. Ему это, наверное, доставляло бы удовольствие.
Кнопф мрачно уставился на меня.
– На свете, наверное, было бы больше порядка, если бы ввели прусскую дисциплину, – отвечает он и свирепо рыгает. Запах водки становится нестерпимым. Старик, вероятно, уже несколько дней ничего не ест. Он рыгает вторично, на этот раз мягче и мелодичнее, еще раз уставляется на нас безжалостным взглядом кадрового фельдфебеля в отставке, повертывается, чуть не падает, выпрямляется и целеустремленно шествует со двора на улицу, а потом сворачивает влево, в сторону ближайшей пивной, унося в кармане оставшиеся миллиарды семьи.
* * *
Герда стоит перед спиртовкой и жарит голубцы. Она голая, в стоптанных зеленых туфлях, через правое плечо перекинуто кухонное полотенце в красную клетку. В комнате пахнет капустой, салом, пудрой и духами, за окном висят красные листья дикого винограда, и осень заглядывает в него синими глазами.