– Ты была сегодня в «Красной мельнице»? – спрашиваю я.
Герда кивает.
– Вонючая дыра! Я же там репетировала. Как я ненавижу эти рестораны, где продохнуть нельзя от холодного табачного дыма!
Я окидываю ее одобрительным взглядом. Стоя позади нее, Вильке застегивает ворот рубашки, стряхивает опилки с усов и, в виде прибавки к предложенным им дарам, поднимает три пальца. Значит, пять банок со шпротами! Заманчивое предложение, но я пренебрегаю им. Ведь передо мной в образе Герды стоит счастье целой недели, ясное, крепкое счастье, от которого не больно, – простое счастье чувственности и умеренного воображения, короткое счастье двухнедельного ангажемента в ночном клубе, счастье, наполовину уже миновавшее, но оно освободило меня от Эрны и даже Изабеллу сделало для меня тем, чем она и быть должна: фата-морганой, которая не мучит тебя, ибо не пробуждает неосуществимых желаний.
– Пойдем, Герда, – говорю я, чувствуя внезапно вспыхнувшую в душе живую благодарность. – Давай сегодня разрешим себе первоклассный обед. Ты есть хочешь?
– Да, очень. Мы можем где-нибудь…
– Нет, сегодня – никаких картофельных салатов, никаких сосисок. Мы превосходно пообедаем и отпразднуем юбилей: середину нашей совместной жизни. Неделю назад ты впервые была здесь у меня; через неделю ты на перроне, прощаясь, помашешь мне рукой. Давай отпразднуем первое, а о втором постараемся не думать.
Герда смеется.
– Да я никакого картофельного салата и не смогла приготовить. Слишком много у меня работы. Цирк – ведь это совсем другое, чем эти дурацкие кабаре.
– Хорошо, значит, сегодня мы пойдем в «Валгаллу». Ты любишь гуляш?
– Люблю, – отвечает Герда.
– Чудно! На этом и порешим! А теперь пойдем отпразднуем великую середину нашей краткой жизни!
Я бросаю через окно на письменный стол блокнот для рисования. Уходя, еще успеваю заметить беспредельно разочарованную физиономию Вильке. Жестом, полным отчаяния, гробовщик поднимает вверх обе руки: он предлагает десять банок консервов – целое состояние.
* * *
– Почему бы и нет? – любезно отвечает, к моему удивлению, Кноблох. Я ожидал озлобленного сопротивления. Ведь талоны действительны только на день, но, взглянув на Герду, Кноблох не только выражает готовность признать их и вечером, но даже продолжает стоять у стола.
– Не будешь ли ты так добр представить меня? Отвертеться я не могу. Он согласился принять талоны, значит, и я должен согласиться на его просьбу.
– Эдуард Кноблох, владелец гостиницы, ресторатор, поэт, биллионер и скупердяй, – небрежно бросаю я. – Фрейлейн Герда Шнейдер.