— Как говорил мой отец, Аллах — это наш хозяин, с ним можно скандалить, обращаться с упреками, лишать доверия, бросаться туфлями, от этого всем только лучше. Но нужно и вставать на колени, чтобы просить у него прощения, задобрить молитвой, говорить с ним от всего сердца. Если бы он не существовал, с кем можно было бы болтать и браниться? Он никогда не злится на нас за это. Мы знаем это, и молчание Аллаха красноречиво, оно подобно голосу голубей.
— У голубей есть голос?
— По-видимому, да, потому что это голос Бога. Его мудрость превосходит наше понимание.
Я знала, что отвечаю невпопад, но мне хотелось сделать Аллаху приятное, маленький намек, подарок — назвать его повелителем всего, что с нами происходит, причин чего я просто не понимала.
Должно быть, Бог поддался на удочку моих слов и простил мне мою наглость, потому что пустил по нашей дороге караван, который шел к оазису Сабия. Нас представили предводителю — мужчине лет пятидесяти в завязанном тройным узлом белом шарфе, который принял нас к себе.
Мы остановились у первого родника и скудно поужинали финиками и сушеным мясом. После этого слушатели собрались в круг возле молодого рассказчика, который устроился на матрасе, произнес первую формулу благодарения Богу и перешел к стихам и рифмам, рассказывая о событиях старых времен, судьбах королей и народов, принцев и рабов, красавиц и чудовищ, грешников и добрых верующих.
Я смотрела на Лейлу. Ее глаза поглощали истории поэта-рассказчика, как будто чудесные пейзажи. В первый раз я видела, как она любит слова, но еще не понимала, насколько она затеряется в них.
***
Так продолжалось неделю. Мы отдыхали ночью, снимались с места рано утром и делали перерыв перед полуденной жарой.
Мы огибали некоторые оазисы, такие как Бандар, которым правил двоюродный брат халифа Смары, Талеб, сбежавший из племени и распространивший слух о том, что он святой и известен многими добродетелями. Он питался корой деревьев, гулял голым, надевая только шерстяную накидку, носил бороду до пупка, так что погонщики верблюдов, которые встречали его между дюнами, считали, что это джинн песков, и убегали. Талеб хотел, чтобы все установления Бога выполнялись на земле, добавив к ним свои собственные, считая, что его современники делают недостаточно, чтобы понравиться Единому. Он рассчитывал вернуть в моду рабство, погребение девушек живьем и четвертование пьяниц. Он запретил петь, танцевать и рисовать, так что его оазис называли «Кладбищем живых».
Напротив, женщины в нашем караване пели, прикладывая одну руку к щеке, а другую к сердцу. Это были очень красивые баллады, рассказывавшие о муках и радостях любви. Я подумала, что эти песни, вероятно, исчезнут через некоторое время, не только по вине ложных пророков, но и потому, что любовь выйдет из моды. Об этом говорил и молодой рассказчик, подбадривая женщин по-своему: «Пойте, пойте. Скоро мужчины запрут свободные слова — слова, которые прилипают к телу, слюна газелей, любимые чернила поэтов».