, однажды сказала: «Ну, где бы я в нынешней России нашла бы такое изысканное общество! Лагерь — это было лучшее время моей послереволюционной жизни».
Не случайно и стабильный театр именно в Сиблаге возник, а в ИТК у И. А. так и скончался «по режимным соображениям». И интеллигенции истинной было в Сиблаге очень много. Были хорошие больничные лагери, например, Маргоспиталь, Боим, вензона с очень квалифицированными врачами. Может быть, мне так кажется, потому что в Сиблаге не испила чашу до дна во время голода.
Вокзал Арлюка, впервые увиденный ушедшей зимою — бревенчатое старое здание со светлыми резными наличниками и карнизами, встретил нас трепетом листвы и тополиным пухом. Конвоир, сложив мои вещи у стены, свободно отпускает меня в уборную. Я впервые за эти годы иду без штыка за спиною. В ожидании поезда привожу себя в порядок, крашу губы, чего прежде вне сцены не допускала. И вдруг — сначала конвоира, а конвоир меня — к телефону!!! Позабытым движением снимаю трубку с развилки аппарата старой конструкции, робко подношу к уху.
Мальчишеский голос кричит из гудящего пространства: «Как Вас зовут? Евгения Борисовна, если б вы знали, как мы вас ждем! Надо выезжать на гастроли, а у нас не хватает артистки… Вы старух играли?
— Сыграю, — говорю, — хотя еще никогда… Впрочем, — какая старуха! Мерчуткину играла. Улиту готовила… Характерную старуху…
Оказывается, я говорила с заключенным расконвоированным директором театра. Я, с вычищенными ногтями и накрашенными губами, говорила по телефону!!!
— Гм, старуху! — Мне вспоминаются робкие просьбы бесталанной Вики 3.: «Может быть, старух?»…
— Ладно! Я еще не знаю, какую старуху от меня потребуют. Но, вместо того, чтобы вспоминать пластику старух, которую я прежде никогда не наблюдала, — хотя ведь и моя Фрозина могла быть старухой — я припоминаю «штампы» Корчагиной, Блюменталь. Я вижу Фрозину старухой, но не вижу старухой себя… А для характерной, какой я себя заявила, старухи обязательны…
— Неправдоподобный мой офицер НКВД! Имя которого я даже и не знала! Спасибо тебе! От самого дна черного и беспросветного отчаяния я снова подымаюсь в первые светлые круги нам предназначенного ада. Опять бытие трансформируется в чудо. И подтверждение этому — только что отзвучавший мой (мой!) разговор по телефону, в трубке которого гудело и металось свободное пространство целого мира!