Но тому было, видно, хоть бы хны.
— Надо бы поприсутствовать, — с беспокойством начал было Павел, но в этот момент по лестнице заскрипели шаги: с сатаной фра Дрисколл управился с минимальными затратами времени и минимумом шума.
Откинув капюшон, он задумчиво, отрешенно как-то, спускался по дубовой лестнице, и следовавший за ним, по-прежнему спрятанный в свой капюшон помощник, как мог деликатно, чуть подталкивал его в спину.
Это не совсем укладывалось в сложившийся у Кайла имидж святого отца церкви, известного довольно скандальными историями и конфликтами с верхушкой планетарного клира.
— Девушка должна побыть в покое несколько часов, — остановившись на мгновение перед госпожой Минц, низким, слегка хрипловатым голосом уведомил его преосвященство. — Через полчаса принесите ей лекарства и, наверное, немного молока. А пока она молится. Будет неплохо на днях посетить церковь.
Остановив величественным жестом предполагавшиеся благодарственные телодвижения присутствующих, фра Дрисколл, сопровождаемый своим безмолвным ассистентом, убыл через услужливо распахнутую перед ним дисциплинированным Эрни дверь.
— Слушайте — давайте-ка наверх, — беспокойно предложил Кайл. — Молитве наше присутствие не помеха. Тем более что Марика ничего, кроме «Отче наш»...
За окнами взревели неумело переключаемые передачи, кто-то выкрикнул нечто не слишком пристойное, и почти мгновенно затих вдали и без того тихий звук движка кара его преосвященства. Секунду все смотрели друг на друга и затем, хватая оружие, рванулись в разные стороны: Эрни — за дверь, вся остальная компания — вверх по лестнице.
Дверь комнаты Марики была заперта. Это — еще полбеды. Хуже всего был звук. Звук такой, который не мог издавать человек. Вообще не такой звук, который можно услышать где-нибудь на белом свете, кроме разве что студии звуковых спецэффектов.
Что-то резко — на пределе болевого восприятия — взвизгивало за дверью, умудряясь тут же издавать нечто похожее на низкое, басовитое жужжание насекомого. Шмеля. Только шмеля этак с барана величиной. И одновременно что-то металлическое, звонкое и гулкое с мучительным, надсадным стоном ломалось и корежилось там.
От конца коридора, от с ходу выбитого ими торцевого оконца, к остолбеневшим у двери людям, ругаясь на чем свет, бежали «люди господина Стырного».
— Ломайте! Господи, ломайте скорее!! Там!!! — заорала тетка Элина таким диким голосом, что Кайл понял: когда над миром грянут трубы Страшного Суда, это будет не самый страшный звук, который когда-либо слышали люди, далеко не самый страшный.