Ондайн пожала плечами. «Ларимоун предложил мне внушительный гонорар».
Эрриэнжел почувствовала острую боль унижения. «Правда? Это единственная причина?»
Ондай улыбнулась. «Ну, нет. Во-первых, ты изумительно красивый ребёнок… а в недалёком прошлом я упустила простое обаяние непозолоченного очарования. В действительности, я оправдываю это вызовом. Кто, как не Ондайн попытается создать великое искусство из такого бесформенного материала?»
Эрриэнжел прикусила губу и в тот день больше не задавала вопросов.
После того, как Ондай закончила физическую запись, она поместила Эрриэнжел под зонд и окуналась в холомнемонический океан Эрриэнжел, вылавливая жизненный опыт. Теперь уже Ондайн казалась измученной каждым новым сеансом, и её лицо стало чуть бледнее и напряжённее.
«Я — настолько разочаровывающая?» — спросила Эрриэнжел.
Ондай потёрла виски. «Нет. На самом деле, я нахожу в тебе больше интенсивности, чем ожидала. Это всегда так. Иногда я думаю, что нашла бы те же самые страсти в самом занудном ничтожестве самых тёмных коридоров. Возможно, все мы проживаем жизни восхитительной драмы в наших сердцах».
Эрриэнжел нашла эту идею очаровательно радикальной; по сути она наслаждалась каждым аспектом Ондайн, и вскоре пришла к пониманию, что постепенно приобрела страстную влюбленность к художнице. С осознанием этого она провела ещё больше времени тоскливо глазея на неё.
Прежде её соблазнения всегда шли в точном соответствии с планом, поскольку, по большей части, заранее были тщательно спланированы. Но в это раз всё тревожно казалось по-другому; Ондайн фактически жила в её разуме и она не могла сохранить секретов, никакого кокетства. Это была уязвимая ситуация, но какая-то освобождающая… и постепенно она стала казаться возбуждающе интимной.
Эрриэнжел довольно смутно воспринимала воспоминания, раскопанные Ондайн: запах, звук, мимолётный образ. Но когда Ондайн вытащила из неё воспоминание о Гэрсо-Яо, она снова почувствовала странное искажение в своих ощущениях, словно она двигалась в слоях сна, словно прежде она переживала эту давнопрошедшую печаль много раз. Она вышла из под действия зонда рыдая, чувствуя что-то сумрачное, чему не могла дать названия.
Ондайн держала её и гладила по волосам, ничего не говоря. Эрриэнжел прижалась к ней и зарыдала, чувствуя смятение, но не в силах остановиться.
Когда, наконец, она отдышалась, она сказала: «Прости меня. Прости. Я не знаю, что не так».
«Не беспокойся. Я ковыряю корки на ранах, чтобы увидеть под ними яркую кровь. Я должна; в этом — моё искусство… но ты не должна это любить». Ондайн рассмеялась немного вынужденным смехом.