С этими словами я вернулся в свою каморку с очагом, в который подкинул ещё дров, причём, кажется, переборщил. Но было поздно: костер разгорелся. Прошло совсем немного времени, и в каморке стало совсем жарко. Пришлось расстегнуть куртку.
— Ох, елки, — взмолился я, когда меня одолел очередной приступ чесотки.
От жары я вспотел, и грязь, въевшаяся в кожу, вызывала невыносимый зуд. Чтобы не сидеть и не чесаться зазря, я вернулся к разбору своей добычи, из которой осталась одна мелочёвка. Несколько пластмассовых тарелок, стаканчиков, ложек и вилок. Покидая самолёт, я захватил пару рулонов бумажных полотенец. Там, в самолёте, это был произвольный жест, так сказать, хватательный рефлекс. Но только сейчас до меня дошло понимание всей ценности салфеток.
— Чёрт меня разнеси, — радостно закричал я, — как же я раньше-то не догадался!
Ведь снег — плохая замена туалетной бумаге.
Ужин затянулся. Сегодня я решил не напиваться. Это было очень мудрое решение, хотя трудноисполнимое. Как же я хотел напиться и забыться! Усилием ослабевшей воли я отмерил вечернюю порцию и дал себе слово не пить больше меры.
«Да, я попал в беду, да, я попал впросак, — сказал я себе, — но не стоит доходить до свинского состояния. Хотя, хотя... говорят, истина-то в вине».
Потягивая из фляжки вино, разогретое на огне, я удобно уселся на сооруженной из веток лежанке и смотрел на танцующее пламя.
В гипнотизирующем танце огня самым причудливым образом сочетались и чудо, дарующее тепло, и повседневная обыденность, за которой скрывалась тысячелетняя привычка. История огня древняя, как и история человека. Именно человек возвеличил огонь обязан. Дикий огонь, когда-то зажженный в пещерах Африки, озарил момент рождения Homo sapiens. И он по праву есть символ человека разумного и всей его эпохи. Тысячелетиями использовали укрощенную силу огня, но ныне каждое новое поколение людей всё меньше и меньше прибегает к нему, предпочитая электричество, атом и так далее. Мы даже не заметили, что огонь своим прощальным отблеском освящает и благословляет закат века человека разумного, человека, которому он верно служил. Но сейчас мне до этого нет дела, я, как и мой далёкий предок, живший под сводами пещер, смотрю на огонь, думая о своём…
Мне было хорошо и уютно. И, может быть, впервые за несколько лет у меня появилась возможность спокойно поразмыслить, прикинуть и разложить по полочкам свою непутёвую жизнь.
Я вспомнил о Еве, вспомнил как-то равнодушно, без горечи потери, без сожаления, что было весьма странно. Неужели во мне всё перегорело, не осталось ничего вызывающего хоть какие-то чувства, хоть какой-то всплеск эмоций. А ведь прошло очень мало времени с нашего расставания. И я не забыл её. Не забыл её необычайно голубых глаз. Правда, иногда смотревших на меня совиным взором, означавшим, что она в замешательстве и ничего не понимает. В такой момент за ней забавно было наблюдать. А какие у неё были красивые волосы! Я называл её «Девушка с волосами цвета белого жемчуга», и тогда она довольно, как кошечка, которую почесали за ушком, жмурилась, начинала улыбаться, шутить и смеяться. Вспомнив её смех, я припомнил слова из любимого стихотворения.