Пока готовился обед, я несколько раз выглядывал на улицу, боясь пропустить сумеречный час.
Костёр долго не хотел разгораться, наверное, как всегда, я делал что-то не так. Я не удивился, ибо так повелось, что с первой попытки у меня ничего и никогда не получалось. Даже такой пустяк, как разжигание большого костра. Сначала маленькие сухие веточки не хотели загораться, а когда огонь на них все же прижился, то пламя ни в какую не хотело перекидываться на толстые ветки.
— Да как же тебя зажечь, сволочь? — шипел я, обращаясь к куче хвороста.
Прошло уже полчаса битвы за огонь. Я нервно пританцовывал — первый признак надвигающейся бури. Я себя знаю, истерическая буря могла запросто и безжалостно разметать результат многочасового труда. Кулаки, сжатые от злости, побелели. При удачном раскладе мне, может быть, удалось бы запалить пламя молниями, обильно сыпавшимися из глаз. В такой момент главное — удержаться от скоропалительных и необдуманных поступков, о которых потом пришлось бы горько пожалеть.
И уже находясь на грани истерики, я вспомнил о бензине для зажигалки.
«Боже мой, ну какой же я кретин!»
Минут через десять огонь стал медленно расползаться по всей огромной куче. А она действительно была огромна. Ещё минут через тридцать костёр заполыхал вовсю, но я опоздал! Как всегда, опоздал! Сумерки уже перешли в ночь.
Языки пламени поднимались все выше и выше, поглощая дрова, добытые тяжелым и упорным трудом. Конечно, было обидно, что усилия пропали зря, и только завораживающее зрелище ярко полыхающего кострища не позволило мне разрыдаться. Я был зачарован мощью огня, распространяющего вокруг себя громкий треск и нестерпимый жар. Но огненный столп недолго послужил маяком. Очень скоро дрова прогорели, а морозная ночь с жадностью поглотила тепло.
— Эх, мне бы сейчас мешок картошки, — подумал я.
Огромная куча оранжевых углей — вот всё, что осталось от костра. Пройдёт всего часа два, и они остынут.
— Была — не была, — с такими словами я побежал в каморку. Вернулся с тремя замороженными кольцами ананаса, что долгое время лежали за ненадобностью. Я решил испечь их на жарких углях. Покрывшись хрустящей коркой, ананасовые дольки должны были превратиться в превкуснейшее пирожное. Удерживая двумя палочками дольку над углями, я внимательно следил за тем, чтобы она не обуглилась. Как только темно-желтая корка покроет ананас, оригинальное пирожное готово к употреблению. Жаль, что все прелести этого блюда оказались мне недоступны, пришлось откусывать уцелевшими боковыми зубами, что было чертовски неудобно. Когда же кисло-сладкий сок попадал на сломанные зубы, я взвывал от боли. Я шипел от злости, давился, сопел, но упорно продолжал поглощать ананас, съесть который оказалось настоящим подвигом.