— Кажется, четверо.
— А теперь прибавь сюда еще два выкидыша. Получается, шесть беременностей!
— Подожди-ка, — задумалась я и начала считать: — Свадьба состоялась в феврале тридцать первого, а спустя шесть лет Пушкин погибает. За шесть лет шесть беременностей! В школе как-то не делали упор на эти факты из его биографии.
— Еще бы! — засмеялся Игорь. — У нас в СССР и секса-то не было. А ты предлагаешь изучать интимную жизнь Пушкина! Теперь, Наташенька, подумай хорошенько и скажи мне даже не как врач, а как женщина: можно вести активную светскую жизнь, будучи постоянно в интересном положении?
— В конце двадцатого века можно все. Я до самых родов плавала, а две мои сокурсницы родили чуть ли не на экзамене.
— Это все так, но ты учти, что в прошлом-то веке женщине, ожидающей ребенка, и двигаться особо не разрешали!
— Игорь, ты меня поражаешь. Откуда такие познания? Ты же не медик!
В ответ Игорь снова открыл знакомый мне томик и прочел:
— «Мне что-то страшно за тебя… Дома ты не усидишь, поедешь во дворец и, того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы… Пишет ли Брюллов твой портрет?.. Ходишь ли ты по комнате… как мне обещала?» Это — письмо Пушкина к Натали, написанное восьмого декабря того же тысяча восемьсот тридцать первого года.
— Постой-ка! — Я взяла альбом и стала внимательно вглядываться в портрет. — Выходит, в момент написания портрета она была беременна? Скажи мне, мистер Всезнайка, когда родился пушкинский первенец?
— В мае тысяча восемьсот тридцать второго, — тотчас же, как будто только и ждал моего вопроса, ответил он.
— То есть срок был уже приличный! А на портрете у нее такая тонкая талия! Чуть толще шеи! Неужели ее так утянули?
— Вот еще! — ухмыльнулся Игорь. — Что она, своим детям враг? Но ты, Наташка, молодец, правильно соображаешь! В этом-то вся суть дела!
— Гош, я, наверное, дура. Я ничегошеньки не понимаю.
— Сейчас поймешь. Слушай дальше: «Письма твои меня не радуют. Что такое vertige[9]? обмороки или тошнота? виделась ли ты с бабкой?[10] Пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что глупо я сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь… Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду. Голкондских алмазов[11] дожидаться не намерен и в новый год вывезу тебя в бусах».
— Ну? — Я выжидающе смотрела на Гошу. Конечно, но ведь какие-то драгоценности у Гончаровой были!
— Были, конечно, но этих серег не было и в помине, — улыбнулся он. — Знаешь, что получится, если собрать все, что мы с тобой тут нарыли, воедино? Художник рисует портрет беременной, отвратительно себя чувствующей молодой женщины. Ей, наверное, лежать-то было невмоготу, не то что часами позировать.