Кэсси посерьезнела.
— Подобные мысли появились у тебя после того, как все вокруг стало причинять боль?
— Нет. Просто я был не в состоянии справиться с той бурей, что на меня обрушилась. Я не мог спать: в моем сознании крутились безумные эпизоды, девять миллионов мыслей стучали в голове, и мне не удавалось их прогнать. Всякая ерунда. Ну, ты знаешь, имена людей из твоего выпускного класса или фамилии игроков хоккейной команды и множество другой бессмысленной чуши, но ты сходишь с ума из-за того, что тебе не удается вспомнить всех.
— Да, знакомая картина, — кивнула женщина.
— Но больше всего я думал о пистолетах, потому что для меня не было никакой разницы, буду я жить дальше или умру. Как если бы орел означал жизнь, а решка — смерть. И если ты много раз подбросишь монету, рано или поздно решка обязательно выпадет.
Кэсси кивнула.
— В Нью-Йорке я была знакома с одним парнем — он играл в русскую рулетку с револьвером. Один раз в год он крутил такую штуку…
— Барабан.
— Да. Потом засовывал дуло в рот и спускал курок. Обычно он делал это на Рождество. И говорил, что это помогает ему прожить следующий год.
— И что с ним стало? — спросил Лукас.
— Не знаю. У нас были не очень близкие отношения. Но когда я в последний раз была в Нью-Йорке, он все еще был жив. И я никак не могла понять — везучий он человек или нет.
— Хм.
Кэсси закинула руки за голову и потянулась, и они с минуту лежали рядом в приятном молчании.
— А в твоем сознании звучал голос, комментировавший твои терзания? — наконец спросила Кэсси.
— Да. Наблюдатель. Словно рядом постоянно присутствовал критик. Мой личный журналист.
Она захихикала.
— Мне никогда не приходила в голову такая формулировка, но так оно и есть. Как будто большую часть моего сознания отрубают ножом для резки хлеба…
— Проклятье, хлебным ножом?
— Да, с зубцами.
— О господи…
— И хорошей марки, «Золинген».
— Господи, Кэсси…
— Так или иначе, но большую часть отрезают, а тихий голосок ведет репортаж, наподобие Си-эн-эн. Немного скептически.
— Господи.
Он погладил Кэсси от пупка до груди, а потом двинулся вниз, к внутренней части бедра.
— Жутко, правда? Но я рада, что тебе становится лучше.
— Я в этом пока не уверен.
— О нет, ты уверен. — Она похлопала по постели. — Ты здесь. А когда у человека депрессия, его сексуальная жизнь прыгает в машину и уезжает в Чикаго. Я участвовала в групповой терапии, и мужчины говорили, что все происходит именно так. Дело не в том, что они не могли, просто мысль о сопутствующих сложностях делала секс невозможным. Именно секс исчезает в первую очередь. А когда он возвращается, можно уверенно говорить об улучшении.