Когда мы продолжили путь после привала, я предался размышлениям. Черт с ними, с этими кронорами и ослами, а вот с питанием нужно что-то делать. Ехать с обозом долго, он идет почти до самого Велента. Хорошо, если на ночлег будем останавливаться на постоялом дворе. А если нет?
С этим вопросом я и обратился к Пронтию. Он, не задумываясь ни на миг, опять запросил ал. Совсем недорого, но у меня не осталось других монет достоинством меньше серебряной полукроны.
Мы как раз проезжали мимо телеги, на которой пристроилась Милана, когда Пронтий отсчитал сдачу и вложил ее мне в ладонь.
Она внимательно смотрела, как Пронтий передает деньги.
Побренчав зажатыми в кулаке монетами, я многозначительно посмотрел на Милану.
Милана соскочила с телеги и бросилась в колосящееся ржаное поле с многочисленными васильками.
Когда я догнал ее верхом на Мухорке, девчонка лежала на земле и содрогалась от рыданий.
Соскочив с лошади, я упал рядом с ней на колени и попытался прижать ее, бившуюся в истерике, к себе.
– Уйди от меня! Я тебя ненавижу! Ты… Ты… Ты продал меня мерзкому бородатому старикашке! –
Она рыдала, размазывая кулачками по лицу грязь и слезы.
Господи, может действительно при переносе в этот мир мои мозги стали ослиными?
– Все, все девочка, успокойся. Да с чего это тебе в голову пришло? Я заплатил Пронтию, чтобы мы могли есть из общего котла. И он только лишь отдал мне сдачу. Видишь эти деньги? – я все еще продолжал сжимать монеты в кулаке – Если хочешь, я выкину их прямо сейчас. Хочешь? –
Мне удалось прижать ее к себе, все еще вздрагивающую всем телом.
– Не надо, ты говорил, что у тебя их немного – услышал я в ответ сквозь всхлипывания.
Я еще долго прижимал ее к себе, пока она не успокоилась.
Тебе и так сейчас нелегко, все кругом непонятно, чуждо, и ты во всем ищешь подвох, даже там где его и быть то не может.
И почему ты подумала то, что даже мне в мою дурацкую голову не пришло? Я хотел всего лишь подшутить над тобой, сказав, что тебе придется работать, лошадей кормить, обед варить, и все остальное прочее, о чем ты даже понятия не имеешь.
Когда мы догнали обоз, Пронтий мне ничего не сказал, только метнул в меня далеко не самый одобрительный взгляд.
А Милана все равно обиделась. И в этом, наверное, виноват я сам. Ну что мне стоило тогда улыбнуться ей или даже просто помахать рукой. И вовсе не смотреть тем взглядом, который можно истолковать как угодно, даже так.
Когда я подъехал к ней, сидевшей со шляпкой в руках и о чем-то задумавшейся, и водрузил на ее голову венок, только что сплетенный мною из васильков, он немедленно полетел в придорожную пыль. Затем, словно опомнившись, Милана испуганно приложила ладони ко рту, и посмотрела на меня так, словно пытаясь извиниться.