— Ну что, фашистская сволочь, сидишь и глаза прячешь!? Что, стыдно смотреть советскому правосудию в глаза!? Подними свою фашистскую рожу и глянь на меня! В мои руки советский народ вложил право карать вот таких гадов со всей строгостью советского закона!
Еще в Прокопьевском лагере среди нас ходило мнение, что возражать следователю бесполезно. Я вспомнил слова предварительного следователя, что для того, чтобы судить и расстрелять каждого из нас достаточно самого факта сдачи в плен живым, немецкой формы и выступления с оружием в руках против союзников советской армии. Поэтому во время начавшейся «обработки» я сидел, не проронив ни единого слова. Это, видимо, следователя очень расстроило. Подойдя ко мне вплотную, он рывком поднял мою голову и, брызгая слюной, закричал:
— Ну, что молчишь!? — и, помолчав минуты две, добавил, — Фашистская гадина… Вызвав конвоира, он приказал:
— Забери.
Намного позже, уже в Воркуте, я узнал, что слово «забери» означало «проработай». А это, в свою очередь, означало уже физическое воздействие на человека. До сего времени я так и не понял, как это тогда случилось: конвоир резко заложил пальцы моей левой руки в какую-то щель. Я почувствовал резкую боль, рванул руку и увидел свои окровавленные пальцы. Больше всех досталось среднему пальцу. На нем была сорвана кожа чуть ли не вместе с ногтем. Конвойный дал мне какую-то тряпку, и я завязал изуродованные пальцы. Когда он вел меня в камеру, то буркнул мне:
— Будешь противоречить следователю, в следующий раз заложу голову.
Вот так закончилось мое первое свидание со следователем. В камеру я
попал почти перед самым подъемом. Спать так и не пришлось.
* * *
На следующий вечер, примерно в то же время, вызывают меня снова. На этот раз все было по-другому. Веселый следователь, ласковые слова, улыбка, вежливое обращение, даже называл меня по имени и отчеству. Как сейчас помню:
— Ну, начнем! Я задаю вопросы. Вы отвечаете. Все запишем, в конце Вы распишитесь в правильности записанного.
Я про себя решил не противоречить ему ни в чем, даже если вопрос будет решать мою судьбу: жить или умереть. Да я и сам как-то сказал следователю:
— Моя судьба в твоих руках. Нужно меня расстрелять — пиши, и я подпишу. Нужно будет записать, что я готовил покушение на товарища Сталина — пиши, и я подпишу
Не могу вспомнить, сколько времени тянулось следствие, но знаю одно: нас, четверых человек, судила «тройка» — трибунал Западно-Сибирского военного округа. Всех присудили к пятнадцати годам тяжелых каторжных работ с поражением в правах сроком на пять лет после отбывания наказания. Ну, раньше давали или расстрел, или десять лет. А тут, пятнадцать лет каторжных работ! Когда кончили читать приговор, я спросил: