- Но зачем?
- Цветы, наверное. Помешан на цветоводстве. Он и павильон потому поджег, что не мог найти нужную тетрадку. Не в состоянии был разглядеть написанное, вот и решил уничтожить все бумаги. Чтобы наверняка. Роза не знала этого человека в лицо, а Марго, как раз знала очень хорошо. Она все рассказала подруге, а та записала.
- Но тогда получается, что это…
- Воробьев, да?
- Не может быть, Леша! Не узнать свою собственную жену?!
- Может, он ее потом узнал? Когда она уже была мертва? Или раньше, но все равно ненавидел ее так сильно, что стал душить до конца.
- И что теперь делать? К нему идти?
- Знаешь, Серега, иди к нему один. Я не могу.
- Ты, все-таки, с ним разговаривал?
- Серега…
- Ты разговаривал. Добрый, да?
- Все могут ошибаться. Мне показалось, что он человек, который слегка запутался. Но, все равно: человек.
- А он скотина. Он… Слов-то таких нет.
- Ладно, давай без эмоций.
- Боишься, что я сам его придушу? Не доведя до отделения? Правильно боишься.
- Только пусть это будет без меня. Неловко, что он меня так обманул. Еще и «спасибо» сказал.
- Я его сейчас задержу, и отвезу на допрос, если сразу не расколется. А ты к жене можешь идти. Под теплый бок. Со всей своей сентиментальностью. А жестокий Серега Барышев поставит в этом деле точку.
- Ну, я пошел? – тоскливо сказал Алексей.
… все цветы мне надоели
Я давно уже никому не говорю, какое у меня зрение. Минус сколько. Это так много, что люди все равно не в состоянии понять и представить себе, что это такое. И они начинают меня жалеть. Вслух. А я чувствую только скрытую радость в их голосе: «Ой, как хорошо, что это не у меня!». Потому что сразу после слов сожаления они торопятся сообщить о своем отличном зрении. В крайнем случае, о небольших с ним проблемах. И даже не подозревают о том, как это меня раздражает. Поэтому я давно уже делаю вид, что все нормально.
А, меж тем, близорукость моя некорректируемая. Не улучшают ее ни очки, ни контактные линзы. Я живу в своем, особом мире. В нем нет людей, только туманные, расплывчатые пятна. Цветные пятна. Пульсирующие пятна, если я пытаюсь в них вглядеться. Но я не чувствую себя ущербным. Наоборот. Я знаю, как уродливо многое из того, что видят остальные. На это просто незачем смотреть. А то, что домысливаю я – прекрасно.
Я больше слышу, тоньше чувствую. И запахи, и людей. Я придумаю их по этим запахам, и еще по голосам. И уродины могут показаться мне красавицами, а красавицы – ведьмами. У меня свое зрение. Особое.
И я не хочу, чтобы меня жалели.
3
- Что такой мрачный? - спросила жена, открыв Алексею дверь.