- Меня обманули, Сашенька. Человек, которому я сделал доброе дело.
- Бывает.
- Почему так?
- А ты сам всегда хороший?
- Но я же женщин стальной линейкой не душил!
- Что, маньяка поймали? – охнула Саша. – И кто он?
- Не будем об этом. Слушай, давай не будем откладывать, и прямо завтра поедем смотреть на весну? Завезем детей к маме, и поедем.
- А почему с детьми нельзя?
- Тебе надо отдохнуть. И мне тоже. У меня еще есть время. Поедем, Сашенька - тоскливо повторил он.
- Хорошо. Мы поедем гулять завтра. Вдвоем. Ты и я.
- У меня замечательная жена.
- И ты только сейчас это понял, поросенок?…
… Они поехали в центр, в Парк Культуры. Было солнечно, но еще прохладно. Саша замерзла, бродя по асфальтовым дорожкам, но все равно была очень счастлива.
- Знаешь, мне хочется что-нибудь на память об этом дне.
- Что, например?
- Тут есть уличный вернисаж, напротив Парка Культуры. Выставка картин на продажу. Давай, зайдем?
- Ты что, картину хочешь купить?
- Ну, самую маленькую-маленькую. – Сашенька развела руками, показав, какой должна быть картина.
- Хорошо, что я денег с собой много взял. Хотел сводить тебя в дорогой ресторан. В очень дорогой, - намекнул Алексей.
- Нет. Купи мне лучше картину.
- А выбор у меня есть?
- И не рассчитывай.
- Что ж, тогда согласен, - притворно вздохнул Алексей.
Они вышли из парка и спустились в подземный переход. Потом, ежась от ветра, добрели до уличного вернисажа. Народу там было гораздо меньше, чем картин, и продавцы явно скучали. Алексею не очень-то нравилась вся эта лубочная живопись, и он хотел сделать покупку побыстрее. Но жена Александра заявила упрямо и весьма решительно:
- Я хочу осмотреть все. Раз уж мы сюда приехали.
И он снова покорно кивнул:
- Хорошо.
А потом долго бродил среди стен, увешанных картинами, и, чувствуя, что устает, смотрел на этих бесконечных лошадей, на блюда с румяными яблоками, на сирень. Сирень в вазе, сирень на столу, сирень в глиняном кувшине… И был этот сладкий толчок в сердце. Картина на серой стене с облупившейся штукатуркой. Необыкновенная картина. Очень нежные, какие-то даже по-детски слабые, беззащитные краски. В тонкой, вытянутой вверх, стеклянной вазе, которую словно и незаметно, невесомый совсем букет. Он знал, что эта трава называется «кукушкины слезки». А как называются цветы, то ли темно-розовые, то ли нежно-малиновые, с рваными краями, не знал.
Поэтому нагнулся, разбирая подпись к картине. Да, она как-то называлась. И еще один сладкий толчок почувствовало его сердце. На бумажке, приклеенной скотчем к деревянной раме, было старательно выведено печатными буквами: