Оно и понятно – старшина разгневанный всегда найдёт к чему прицепиться.
И началось. Всех взбудоражил Туран, всем хвосты накрутил, всех покоя лишил. На входе в городьбу остался один увечный Мамур.
Диатримы налетели, когда народ только-только разбредался по работам. Может статься, и больше бы уцелело, если бы подальше отойти успели: схоронились бы по кустам, по зарослям кизила, куда и диатрима не полезет. Так ведь нет – в самый заполошный момент диатриты застигли.
Когда раздалось многоголосое злобное клекотанье, никто сперва и не поверил. Всё казалось – далеко где-то беда ходит, нас стороной минует, не застигнет. Ан не обошла.
Карлики загодя развернулись широко и пошли на людей, как серп на колосья. Выследили, верно, улучили момент – и ударили. Может, подвернись им отара первой – и успел бы люд спастись, а так…
С отчаянным криком бросились врассыпную женщины, которых Туран погнал за водой. Диатримы ринулись следом за убегавшими – для них это, верно, первая радость. Живой серп налетел, срезал, растоптал и расклевал бьющиеся живые тела. А карлики не дали своим птицам увлечься пожиранием добычи. Видя, как мечутся жертвы, с визгами и завываниями, гнали диатриты боевых птиц прямо к городьбе.
Всполошно заорал колченогий Мамур, замахал руками; а поблизости никого из людей-то и нету. Одна орущая детвора. Стал сам дубовые плахи задвигать – да не успел. Одну только и смог, пока диатричий клюв ему голову напрочь не снёс. Птица легко перемахнула ничтожную преграду и ворвалась в селение.
Карлики умело и быстро отрезали людей от городьбы. Часть занялась истреблением окружённых, часть – рванула в селение. Возле домов, в тесноте завязались последние отчаянные схватки. Кого-то из карликов случившимся подросткам удалось сбить на землю, только легче от этого не становилось, – лишившись наездника, диатримы продолжали метаться, клюя всех, кто подворачивался. То ли сами рассвирепев, то ли доведённые до исступления диатритами, птицы уже не пожирали двуногую добычу, а убивали, убивали и убивали, дурея от льющейся крови.
Спасения не было нигде. Ни в поле, ни в селении, ни в домах. Даже туда впихивались диатримы, склёвывая детишек, словно вороны червяков. Не щадили никого. Ни дряхлого старика на лежанке, ни крошечного младенца в люльке. В проём всовывалась страшная голова, обитатели начинали метаться – и птицы, даже полуослепнув в темноте, безошибочно били клювами. То ли на звук, то ли на движение…
Селение в один миг заполнилось телами. Матери, напрасно пытавшиеся закрыть собой детей; дети, не успевшие добежать до спасительных, как им казалось, ухоронок; старики, перед смертью увидавшие гибель всего своего потомства…