— Они не знают, что со мной сталось, думают, наверное, что я умерла, — говорила она и вздыхала с удовлетворением. — Надеются моими сбережениями воспользоваться. Нет, не потому, что она у меня плохая, — прибавила она, говоря о дочке, — а потому, что жизнь свою живет.
Мишо объяснили ей, что устали, и стали подниматься к себе. Лифт не работал.
— Последняя капля, — простонала Жанна, смеясь нервным смехом.
Муж поднимался медленно, ступенька за ступенькой, а Жанна вдруг обрела второе дыхание и по-молодому заспешила наверх. Господи! Подумать только, она еще сердилась, что лестница темная, что в квартире нет стенных шкафов, нет ванной (им приходилось мыться в тазах на кухне), что батареи отказывали как раз в самые холода! Ей опять вернули ее маленький теплый огороженный четырьмя стенами мирок, наполненный такими нежными, такими любовными воспоминаниями. Она перегнулась через перила и увидела далеко внизу Мориса. Она была одна. Наклонилась и прижалась губами к деревянной двери, потом взяла ключ и отперла замок. Ее квартира, ее убежище. Вот комната Жана-Мари, вот кухня, вот гостиная и канапе — вернувшись из банка, она клала на него усталые ноги.
Вспомнила о банке и вздрогнула. Всю эту неделю она не вспоминала о нем. Когда Морис вошел в квартиру, он увидел озабоченное лицо жены — радость возвращения испарилась.
— Что-то случилось? — спросил он. — Жан-Мари?
После минутного колебания она ответила:
— Нет, банк.
— Господи! Да мы, добираясь до Тура, сделали все, что было в человеческих силах, и даже больше. Упрекнуть нас не в чем!
— Нас ни в чем и не упрекнут, если захотят, чтобы мы продолжали там работать. Но меня взяли только с начала войны на временную работу, а ты, бедный мой дружок, никогда не ладил с начальством, так что, если от нас захотят избавиться, лучше повода не придумаешь.
— Я уже думал об этом.
Как всегда, когда Морис ей не противоречил, а, наоборот, поддерживал, Жанна очень быстро приходила к другому мнению, противоположному.
— Но я не думаю, что они последние подлецы…
— Они последние подлецы, — отозвался Морис ласково, — разве ты не знаешь? Мыс тобой достаточно понервничали. Но теперь мы дома, мы с тобой вдвоем. Не будем ни о чем другом думать…
Они не говорили больше о Жане-Мари, его имя вызывало у них на глазах слезы, а плакать им не хотелось. Несмотря ни на что, в них таилась жаркая жажда счастья; они крепко любили друг друга, и любовь научила их жить настоящим днем, легко забывая о будущем.
Есть им не хотелось. Они открыли банку варенья, достали печенье, и Жанна любовно приготовила кофе — у них оставалось еще с полпакетика настоящего мокко, хранимого для особо торжественных случаев.