— Бить будете?
— Зачем? У вас Ангелина Степановна имеется.
— У вас на потолке паутина. — Сказал вдруг писатель.
— И?
— Там пауки. А у меня арахнофобия.
— У нас пауки смирные, — успокоил Витиш. — И клопы, и крысы, и даже боевые псы. Без команды не кусают.
— Палачи! — как- то очень неуверенно выкрикнул Королев. — Энкэвэдешники! Я буду жаловаться!
— Так-так, — сурово промолвил Витиш. — Судя по той дерзости, с какой вы себя ведете, вы не помните всего того, что натворили накануне?
— Не помню, — совсем пал духом писатель. — Что-то серьезное?
— Нет, Михаил Викторович, он еще спрашивает! Михаил Викторович, охарактеризуйте деяния, совершенные гражданином Королевым, одним прилагательным!..
— Тератологическое! — сурово в унисон Витишу подтвердил Мишка.
— Тератологическое! — писатель схватился за голову. — Боже мой! Только не тератологическое! Скажите, меня посадят?
— Я не буду отрицать данной возможности, — по-иезуитски пожал плечами Витиш.
— Меня нельзя сажать! Я страдаю клаустрофобией! И рабдофобией тоже страдаю!
— Тяжело вам, — грустно кивнул головой Витиш. — Но не надо бояться наказаний. Надо стоически их переносить!
— Послушайте, товарищ! — взмолился Королев. — Вы знаете, я пишу ужасы. Это очень, очень сложный жанр! Чтобы мои книги были достоверными, я испытываю на себе все известные науке фобии! Это моя работа!
— Степан Эдвинович, давайте ближе к делу. Что вы делали, начиная с понедельника? Чем занимались? С кем встречались?
На лице писателя отразилось мука.
— Не помню я, — сказал он уныло. — Не помню я совсем ничего. Запил я. Сразу после выступления в литклубе.
— Чего ж это там случилось такого ужасного?
— Послушайте, товарищ… Вы должны меня понять… Писатель как свой возраст мерит: пока из аудитории передают цветы, коньяк да записки с телефонами поклонниц, значит, он молодой. А на том выступлении мне подарили только Псалтырь — мол, о душе уже пора думать… Ну вот, сели мы с Кактусовым и подумали… А у того тоже проблемы какие-то и синяк под глазом. Ничего не помню! Ничегошеньки! Так, обрывки какие-то… То, вроде, в общаге семнадцатого ПТУ пили, потом Кактусов пропал куда-то… Телефон я то ли потерял, то ли подарил, то ли у меня его подарили… Не помню! А что я Ангелине Степановне скажу? О-о-ой… Может, это и к лучшему, что меня посадят? — поглядел писатель на Витиша с тайной надеждой.
— Наш суд гуманный, потому, скорее всего, посадят, — успокоил Королева Витиш. — И, кстати, снимите-ка майку.
— Зачем?
— Вы поверите, если я скажу, что мы жаждем пронаблюдать небольшой дешевый стриптиз?
— И все же, зачем?