Телефонная трубка выпала из Мишкиной руки, с глухим стуком ударившись о поверхность стола. В мембране еще продолжал звучать голос Бешеного, но его слова попусту растворялись, не доходя до Мишкиного сознания. Мишка почувствовал, как рвется его сердце. В буквальном смысле слова.
Не обращая внимания на то, как разлетаются и падают на пол папки с его стола, Мишка бросился к окну. Ему хотелось свежего воздуха так, как хочется воды человеку, умирающему от жажды. Раз за разом он дергал на себя оконную раму, ругался, рычал и всхлипывал. Отчего-то ему казалось, что открыть оконную раму — главное дело его жизни. Но рама была заколочена, и Мишка, сорвав кожу с ладоней, рухнул на стул возле окна.
Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Ему хотелось спрятаться в свое горе, словно в раковину, свернуться там клубком и замереть до тех пор, пока кто-то снаружи не скажет, что беда миновала. Он не хотел ни с кем делиться своей бедой.
Кто-то окликал Мишку по имени, но он ничего не слышал.
Кто-то тряс его за плечо, но Мишка не реагировал.
Кто-то бил его по лицу, но Мишка не чувствовал боли.
Рванув на ворот футболки, он отвернулся от окна, обвел невидящим взглядом кабинет и прохрипел:
— Воздух! Мне нужен воздух!
— Миша! Сынок! Ну-ка, пей! — слова Докучаева доносились до него откуда-то издалека — из того мира, где светило солнце и можно было улыбаться. Следом за словами в его горло хлынул поток холодного пламени. Не чувствуя вкуса, Мишка залпом проглотил влитую в его рот жидкость, и только когда поток, прокатившись по пищеводу беззвучным торнадо, взорвался в желудке маленькой Хиросимой, он пришел в себя.
Мир кругом сделался таким четким и ясным, что Мишка слышал, как скребется за плинтусом мышь, как катится по столу Кости авторучка и как ворчит в паутине недовольный паук, упустивший дерзкую молодую муху.
— Сынок! Ты держись, сынок! Я сейчас в область звонить буду, в онкодиспансер! — приговаривал Николай Петрович Докучаев, наливая в Мишкин стакан что-то из своей заветной фляжки. — Микроволновая резонансная терапия сейчас чудеса творит! А у меня все эти областники вот где! — эксперт потряс кулаком. — Пусть только попробуют не помочь!
— Держись, парень, — сказал Лев Борисович Баюнов. — Плохо это все, но… Как наш старлей говаривал, когда мы своих хоронили: «Если нельзя чего-то изменить, значит, остается только пережить, не потеряв чувства собственного достоинства»… Держись, парень. Держись. Слезы и сопли — плохая память по любимым… Если мы не можем помочь, тем, кого любим, значит нужно сделать все, чтобы их гибель не была напрасной. И вообще. Когда все вокруг плохо и просвета нет и вроде бы быть не может, нужно верить в чудо. Только по-настоящему, крепко верить.