Впрочем, для него, заядлого охотника, это была не просто неделя. Это были первые, самые раздольные семь зорь охотничьего сезона.
К поездке на знаменитое дикой красотой и охотой лесное озеро Николай Васильевич начал готовиться задолго до отпуска. Готовился обстоятельно, с чувством, не торопясь. И спроси кто-нибудь, что больше волнует его и радует: сама охота или подготовка к ней, он, пожалуй, не смог бы определенно ответить.
В дверь постучали. Металлически щелкнул большой никелированный замок — в купе вошла проводница в берете, за нею два новых пассажира. Один, болезненного вида, сразу полез на верхнюю полку и молча лег там, положив под голову сложенный плащ. Другой, шумный, что-то рассказывал проводнице, громко смеялся. Был он среднего роста, широк в плечах и груди, с полным, несколько грубоватым лицом. На вид ему можно было дать лет сорок, если бы не совершенно седые волосы, густая прядь которых свисала на загорелый лоб.
— Будем знакомы, — с бесцеремонной приветливостью протянул он руку Дружинину, как только проводница вышла из купе. — Воронец, Иван Тимофеевич.
И они как-то сразу разговорились, хотя вообще Дружинин с людьми быстро сходиться не умел. Кивнув на окно, за которым мелькал освещенный солнцем лес, он задумчиво сказал:
— В этих местах, немного южнее, довелось наступать...
— В сорок четвертом?
— Да. Был ранен под Глинском.
— Под Глинском? — переспросил Воронец и, помолчав, добавил: — Это мой родной город.
— Вот как! Домой едете?
— В Глинск-то? — Воронец вдруг помрачнел. — Нет, я там теперь не живу...
Из дальнейшего разговора Дружинин узнал, что его попутчик живет в Минске, по профессии шофер, работает на автозаводе по снабжению, в настоящее время в отпуске, возвращается из Лосихи — районного центра, где наводил справки об одном человеке.
— Что за человек, если не секрет? — улыбаясь, спросил Николай Васильевич.
— Секрета тут никакого. Это мой бывший комдив Мишутин... Случайно не слыхали о таком?
— Нет. А что?
— Длинная история... — Воронец вздохнул и, помолчав, негромко продолжал: — В сорок девятом году, летом, повстречалась мне в Минске на улице жена Мишутина. Приехала погостить к сестре из Москвы — там она живет с дочерью и зятем. Как увидела меня, припала к плечу и заплакала: «Пропал, говорит, мой Павел Семенович без вести. Не знаю, где и могилка его... Как же так?! Разве мог он без вести?!» А я до этого и понятия не имел, что генерал Мишутин не вернулся с войны. Думал, где-нибудь служит или в отставке уже. Что я мог сказать вдове? Никакие слова не заглушат ее горя. Ну, а когда расставались, пообещал: попытаюсь, мол, найти след комдива.