Фаррух забеспокоился, стал оглядывать своих солдат.
— Равнение держать!— прикрикнул он и с виноватым видом обратился ко мне: — А насчет слухов вы напрасно, господин ождан. Я никому кроме начальства не верю. Просто мне приснился сон...
— Ладно, в другой раз его расскажете,— ответил я Фарруху и пришпорил Икбала.
На шестой день пути эскадрон поднялся на холм Ала-Даг, возвышающийся над селом Аркана. С волнением напряг я зрение и увидел вдали очертания Боджнурда, окутанного в зеленоватую дымку. Скорее силой воображения, нежели на самом деле, увидел я иглы минаретов, сторожевые вышки... Сердце зашлось от сознания, что вон там, у кромки горизонта, живет моя Парвин...
— Рысью! — скомандовал я, забыв, что на этот раз с нами едет Довуд-хан и без его разрешения я не имею права отдавать команды.
Но подполковник и сам, видно, спешил закончить этот поход и поскорее прибыть на место. Подчиняясь команде, он вместе с эскадроном поскакал вниз по склону, по пыльной дороге, ведущей в Боджнурд, навстречу неизвестности. Боже мой, думал я, неужели через несколько часов я увижу свою любимую? Не тот ли это сон, когда пробуждение бывает таким горьким? Да и ждет ли она меня в этот час? Конечно... Ее волнуют предчувствия, и сердце подсказывает, что любимый близко...
Я помню, как въехали мы в город, как разместились в отведенных для нас казармах. Все мои мысли и чувства занимала близкая встреча с дорогими, близкими людьми. Я выслушал распоряжения подполковника, сам отдавал приказания, но все это делал механически, в каком-то странном состоянии отрешенности от всего, что меня окружало. Я говорил: «Слушаюсь, господин подполковник!», а сам думал: еще немного, совсем немного, и увижу Парвин, обниму ее, скажу ей: «Любимая...» И вид у меня очевидно был такой, что Аббас внимательно посмотрел на меня, хотел что-то спросить, но догадался, в чем дело, и только улыбнулся. Но и эту его улыбку и то, как махнул он рукой, я вспомнил много позже, а тогда просто не заметил ничего...
- Господин ождан, вас вызывает подполковник Довуд-хан. — услышал я голос сержанта Фарруха и поспешил в кабинет командира.
Я уже докладывал ему о том, кто ждет меня в этом городе, и считал, что наконец-то он отпустит меня в увольнение, но он сказал:
— Ождан Гусейнкули-хан, по приказу командования ни один военнослужащий не имеет права отлучиться в город. Даже по самым серьезным обстоятельствам.
Он барабанил пальцами по столу и не смотрел мне в глаза. А я готов был броситься на него и растерзать, хотя хорошо понимал, что он тут ни при чем. Хотя он и не смотрел на меня, но, видимо, почувствовал, что со мной творится неладное.