— Спокойно, ождан,— сказал он и поднялся.— Вы многое для меня сделали, и я не останусь в долгу. Семья, невеста— я все это понимаю... Думаю, что два часа вам будет достаточно, а?
Я смотрел на него, не понимая.
— Два часа?.. Какие два часа? Он усмехнулся.
— Я распоряжусь, чтобы часовой не обратил на вас внимания, когда вы... ну, допустим, в двадцать два часа покинете территорию части. Но — два часа, ождан! В ноль-ноль часов вы должны быть на месте.
Только теперь до меня все дошло.
— Есть, господин подполковник!— гаркнул я радостно.— Ровно в ноль-ноль часов быть на месте!..
— Вот так-то,— посмеиваясь и теребя усики, сказал Довуд-хан.— Не подведите меня, оджан.
— Спасибо!
Математики называют время независимой переменной величиной. Но, по-моему, это не так. Скорость движения времени зависит от душевного состояния. Бывает, оглянуться не успеешь, а уже день прошел. А те часы ожидания — до двадцати двух показались мне «с гирями на ногах»— двигались так медленно, что я уже потерял надежду дождаться. Чем я только не занимался — и все время чувствовал, что часы остановились, не движутся. Будто бы и солнце замерло в поднебесье.
Но вот все-таки наступило мое время. Я сказал Аббасу:
- Гы, пожалуйста, посмотри тут. Я не надолго.
Он понимающе кивнул и пожал мне руку:
— Иди. Не волнуйся. Я понимаю — и все сделаю, как надо!
Раньше Боджнурд казался мне небольшим городком. А тут почудилось, что улицы его бесконечны. Иду очень .быстрыми шагами, бегу, а улицы все не кончаются Только в одном месте я остановился. От небольшой площади надо было повернуть... Если налево, то домой, а направо к Пар-вин... Ну, хоть разорвись!
Ноги понесли меня к дому. Пересек тихий в этот час базар, побежал мимо закрытых лавочек, свернул в знакомый закоулок... Собаки во дворах провожали меня злобным лаем.
Вот и наша калитка. Стучу кулаком, чтобы услышали в доме. Слышу шаркающие шаги.
— Кто там?
Этот голос я отличил бы среди тысячи. Отец!
— Это я, Гусо...
Слышу, как торопливо отец отодвигает засов. И вот растворяется калитка. Я обнимаю отца. Какой же он стал маленький, худой, руки у него — как у ребенка. Он молча прижимается к моей груди, и я слышу, как всхлипывает он.
— Живой, здоровый!— бормочет отец.— Слава аллаху, вернулся.
Потом оборачивается и кричит:
— Мать! Девушки! Гусо вернулся!
А из дома уже бегут — в темноте я не могу разглядеть лица, но мать узнаю сразу, хотя и она изменилась, стала словно бы ниже ростом, сгорбилась. Мама повисла на моей шее, из-за слез не в силах сказать слова. Я глажу ее редкие, белые даже в ночной мгле волосы и шепчу: