— Эй, подборщики, не отставай!
Слиплись волосы на голове. Горячие струйки пота стекают по лбу, попадают в глаза, мешают смотреть.
Вжик, вжик, вжик...
Деревенеет спина, кажется, не разогнуть ее больше.
А поле все не кончается...
Никто и не заметил, как подошли крестьяне, постояли на меже, пошептались и тоже взялись за дело.
А солнце клонится к закату. Тени от холмов тянутся все дальше. Ветерок потянул, холодит взмокшее тело.
— Все!
Кто с трудом выпрямился, кто повалился на жнивье и блаженно закрыл глаза, кто только присел, вытирая рукавом потный лоб.
— Спасибо вам!
Идут крестьяне. Несут хлеб, молоко, яйца, лук.
— Ешьте, пейте на здоровье.
И смотрят глазами, полными благодарности и признательности.
Подходит наш давешний знакомый. Он тоже все время работал, но лицо снова смеется, спрятались в морщинках веселые глаза.
— Ну, яснее стало? — спрашиваю его.
— Прояснилось маленько,— смеется он.— Хотя и еще вопросы имеются.
В изнеможении только машу руками — после с вопросами. А он и сам понимает, протягивает кувшин:
— Пейте, товарищ начальник, самая сила в молоке!.. ...Через три дня меня вызвал Салар-Дженг.
Он поприветствовал меня, улыбаясь, как прежде. Но я заметил, что улыбка была уже не такой радушной и глаза его смотрели куда-то мимо меня. Я ответил на приветствие, продолжая приглядываться к командующему.
Он стоял за широким столом, и руки его суетливо и ненужно перебирали какие-то бумаги. Все-таки, видимо, было ему неловко передо мной.
— Гусейнкули-хан,— он все перебирал бумажки на столе и смотрел вниз, на эти бумажки,— мы заказали шапош-никам «кулахуты» для армии. Сходите на базар к старшине и узнайте, как выполняется заказ. И поторопите их, мы не можем ждать бесконечно. «Кулахуты» мы поставим на службу революции! Оригинально?..
Я ничего не ответил Салар-Дженгу, быстро откозырял и ушел.
Базар был, как и прежде, многолюден, шумен и ярок. Продавцы и ремесленники громко расхваливают свой товар. Отчаянно торгуются покупатели. Нищие тягучими голосами выпрашивают милостыню. Орут ишаки. И пахнет то шашлыком, то сыромятной кожей, то свежей зеленью, то сеном и дымом. Мальчишкой я любил бродить по базару, разглядывая товары, слушать весь этот многоголосый гам, вдыхать удивительные запахи, которые в такой смеси не встретишь больше нигде. И сейчас, пробираясь к рядам Шапошников, я вдруг почувствовал себя мальчишкой, беззаботным и чутким ко всему новому.
Шапошных дел мастера сидели, склонившись над работой. Я сразу узнал старинные фуражки иранских воинов — «кулахуты».
— Ну, как идут дела, уста Гусейн?— поздоровавшись, спросил я у старшины Шапошников.— Нам в поход надо идти!.. Новая форма нужна...