Выступления народа серьезно беспокоят Махмуд-хана-Новзари. И не только его. Вчера поздно вечером из Тегерана в Мешхед прибыл специальный эскадрон для наведения порядка в городе и во всей провинции.
А сегодня утром Мешхед потрясла чудовищная новость — разрыта могила Таги-хана. Гроб с его телом исчез.
— Поганые шакалы!— зло ругается Аббас. — Вонючие гиены! Даже мертвого боятся оставить в покое!..
К полудню гроб с останками Таги-хана нашли. Его выкопали и бросили на кладбище у Паин-хиябана. Вторично хоронить Таги-хана в Баге-Надири новый правитель Хорасана категорически запретил. После многочасовых переговоров и открытых столкновений жителей Мешхеда с правительственными войсками было решено прах Таги-хана предать земле на кладбище Дарвазае-Сараб...
— Гусейнкули, тебя вызывают к губернатору! — В голосе Аббаса тревога и волнение. Я и сам даже не подозреваю, что намерен сказать мне Махмуд-хан-Новзари. Между тем я вполне уверен, что не получу ничего хорошего. Полковник, конечно, не забыл, что я принимал участие в его аресте. — Как думаешь, Аббас, идти мне или нет? — Обязательно — говорит Аббас. — Только пойдешь не к губернатору, а к Арефу. Мы должны решить, что делать дальше? Эскадрона нашего считай уже нет, и Махмуд-хан-Новзари в любую минуту может расправиться с нами.
— Вот что, Аббас, ты сейчас же отправляйся к дяде Фейзмамеду. Передай, что из губернского управления я тоже туда приеду. Если увидишь Арефа или Мирза-Маме-да, расскажи обо всем...
— Не ходи к этому шакалу Махмуд-хану-Новзари, — пытается удержать меня Аббас. — Негодяй придумал какую-нибудь новую подлость. Чует мое сердце, — затевает он недоброе.
— Если бы он хотел расправиться со мной, — рассуждал я, — он бы это давно сделал!
Словом, наперекор настойчивым советам друга я отправился в губернское управление и, как говорится, сам полез тигру в пасть.
Предчувствия не обманули Аббаса: меня арестовали и обезоружили сразу же, едва я перешагнул порог кабинета Махмуд-хана-Новзари. Сам губернатор, важный, как индюк, и злой, как кобра, не проронил ни слова и лишь жестом приказал увести...
В подвале, куда меня поместили, я узнал: обвиняюсь в разложении доблестных войск его величества Шах-ин-Ша-ха Ирана и должен буду не позднее завтрашнего полудня понести наказание.
— Вам, господин ождан, повезло, — оскалясь в злорадной ухмылке, сказал мне надзиратель, когда закрывал тяжелую, кованную железом дверь. — Расстрел — это же одно удовольствие!.. Губернатор к вам милостив. Вот когда вешают, тогда бывает хуже...
Мне запомнилась отвратительная, в синих прыщах рожа тюремщика, и я пожалел в ту минуту, что не всегда был жесток к врагам. Ведь мог же я прихлопнуть Кавам-эс-Сал-тане и Махмуд-хана-Новзари. Они, конечно, не упустят случая свести со мною счеты.