Внезапно, пронизав тишину, раздался отрывистый лай собаки. Дьюан мгновенно сел, чувствуя, как холод пробрал его до мозга костей. Резкое движение острой болью напомнило ему о раненой руке. Затем послышался лай еще нескольких собак, более отдаленный и глухой. Наступившая тишина снова окутала его, гнетущая и угрожающая, наполненная тревогой. По его следу пустили собак, и передняя находилась довольно близко. Всю свою жизнь Дьюан провел рядом с собаками и имел возможность изучить их повадки; он знал, что если свора ищеек или волкодавов окружит его здесь, в беспросветном мраке, то участь его мало чем будет отличаться от судьбы оленя, загнанного стаей волков. Вскочив на ноги, готовый бежать изо всех сил, Дьюан замер на мгновение, прислушиваясь, чтобы определить направление своего бегства.
Передовой пес снова подал голос; глубокий, полнозвучный, звенящий лай, необычный, зловещий, свидетельствующий об уверенности с своих силах. Услышав его, Дьюан весь покрылся холодным потом. Он повернулся в противоположную сторону и, вытянув перед собой неповрежденную руку, чтобы наощупь находить дорогу между стеблей лозы, бросился бежать. В темноте, не видя узких тропинок и проходов в ивняке, ему приходилось брести напролом, скользя, пригибаясь, протискиваясь между податливыми стеблями. Его движение сопровождалось таким шумом и треском, что он перестал слышать лай собак. Конечно, он не надеялся убежать от них. Он рассчитывал взобраться на первое же дерево, которое попадется у него на пути во время этого бегства вслепую. Но казалось, ему никогда не посчастливится наткнуться во мраке на спасительный ствол тополя или акации. Он часто падал, иногда растягиваясь плашмя на земле, а порой поддерживаемый пружинистыми стеблями ивняка. Его продвижение вперед осложнялось еще и тем, что он мог пользоваться только одной рукой, раздвигая густо растущую лозу, и ноги его то и дело спотыкались и путались в узких развилках гибких прутьев у самой земли, которые норовили ухватить его за щиколотку наподобие своеобразного деревянного капкана. Ему приходилось отчаянно бороться со всем этим. Казалось, будто у зарослей появились сотни враждебных цепких рук, злобно пытающихся удержать его. Он разорвал одежду об острые колючки, и тело его покрылось многочисленными кровоточащими царапинами и ссадинами. Но он продолжал упорно ломиться сквозь густую чащу, пока наконец больно не ударился о твердый тополиный ствол.
Здесь он остановился, в полном изнеможении прислонившись к дереву. Он никогда еще не был так измучен — весь мокрый от пота, с изодранными и исцарапанными руками, с легкими, работающими как кузнечные мехи, со сбитыми в кровь ногами. Пытаясь перевести дух и избавиться от отдышки, он одновременно вслушивался в тишину, чтобы заранее уловить признаки приближающейся своры. Довольно долгое время собак не было слышно. Однако это отнюдь не пробудило в нем обманчивую надежду. Есть гончие, сопровождающие преследование частым лаем, а есть такие, которые идут по следу молча. Первые более ценны для своих владельцев, зато вторые более опасны для беглеца. Наконец, до слуха Дьюана донесся целый хор коротких звонкий собачьих голосов. Свора напала на то место, где он спал, и теперь идет по горячему следу. Убедившись, что они скоро доберутся до него, Дьюан приступил к попыткам взобраться на тополь, что в его состоянии было далеко не простым делом.