Другим, он точно это видел и понимал, она только мешает. Тогда зачем она ему? Лить горькие слезы о содеянном? Плохо спать по ночам? Терять аппетит? Некстати впадать в уныние? на его веку и так достаточно страхов. Нет уж, не нравится — убей. Нравится — подумай и… убей. Чтобы не бояться разочарования, которое обязательно наступит. Потому что наступает всегда, от всего. Даже в той женщине он в конце концов разочаровался. Правда, выглядело все так, будто это она разочаровалась в нем. Поэтому на нее он так и не смог поднять руку, не то что убить. Собственно, при желании это она могла бы его уничтожить. Не стала. Пожалела. Он тогда был слишком молод, чтобы представлять угрозу. Тем более ей, богатой, хотя и чужими деньгами, и знатной, хотя и чужими титулами. Он ей просто-напросто наскучил. Он был ей нужен лишь на короткий срок, на одну зиму, чтобы переболеть очередным сердечным недугом и созреть для следующего. Кто от кого получил больше — этот вопрос порой занимал его даже теперь, когда та связь осталась болезненно-сладким воспоминанием. Он не привык давать. И не собирался делать ни для кого исключений. Брать — совершенно иное дело. Брать он любил и умел. От той женщины он, скорее всего, успел взять все, что только смог. Сейчас, когда они иногда встречались на общих эфен’мотах, она по-прежнему благосклонно кивала ему, а он старался делать вид, будто не заметил таящейся в ее красивых глазах насмешки, и потому редко кивал в ответ. Теперь у нее был муж, две зимы назад родилась дочь, нескольких отпрысков знатных семейств молва причисляла к шлейфу ее новых любовников, и Сима мог чувствовать себя вне опасности. С такой заурядной внешностью, как у него, лишь сумасшедший заподозрил бы его в близкой связи с той женщиной. Хотя поначалу Сима наивно побаивался ее мужа, вхожего в Меген’тор и получившего из рук самого Ракли верительную грамоту на разведение коней для снабжения мергов. Такого предпочтения и таких свобод удостаивались исключительно доверенные замку эдели. К примеру, его дядя, всемогущий Томлин, тоже имел право на собственное коневодство, однако его хозяйство было ограничено разведением тягловых лошадей. Если бы в один прекрасный день он взялся разводить скаковых, ему неминуемо пришлось бы объясняться перед Ракли.
Теперь, конечно, все изменилось: Ракли получил то, что заслужил, Томлин в одночасье обрел право обустраивать все так, как выгодно ему, а он, Сима, избавился от страха перед мужем своей бывшей женщины. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что Томлин, будучи человеком крайне расчетливым и осторожным, никогда не допустит открытых ссор с эделями хотя бы под предлогом того, чтобы не тратить силфуры на содержание лишних телохранителей. И не позволит даже ему, Симе, чинить самоуправство и расправляться с невиновными, от которых больше толку, когда они живы, чем когда посланы в объятия Квалу. Правда, это отнюдь не мешало Симе вынашивать планы потворства своим страхам и своей затаенной ревности, а именно — как настроить дядю против злосчастного коневода, который открыто перешел дорогу им обоим. Сейчас, наблюдая за тем, как незнакомец, подергиваясь, отходит от стены, Сима невольно вернулся мысленно к предстоящему разговору с Томлином, точнее, к поиску повода этот волнительный разговор завести.