В тот же миг он ощутил себя больным и слабым. А это недопустимо!
И то, что Элинор ведет себя с ним, как ей заблагорассудится, тоже недопустимо! У него нет времени учиться флирту, он должен принять важное решение. Ему нужна надежная жена и мать его детей, а не ветреная, хотя и пылкая любовница. Бог свидетель, его дети слишком много натерпелись, они заслуживают лучшего будущего. У него заходили желваки на скулах, когда он снова представил себе тот свиной хлев и Тобиаса, бродящего за канализационной решеткой под Темзой.
— Перчатки, ваша светлость, — напомнил Финчли.
— Рано, я еще должен заглянуть в детскую.
Вильерс с трепетом потянул на себя соседнюю дверь.
Эти новые девочки, найдет ли он ключ к ним? С Тобиасом они уже отлично нашли общий язык. Но дома остались еще один сын и одна дочь, с которыми ему было пока очень непросто.
Первое, что он увидел, отворив дверь, — это золотое облако волос Лизетт, сидевшей в качалке перед камином. Она что-то напевала своим чарующим, чистым голосом, который слегка притушила, исполняя колыбельную.
— Спи спокойно, малыш, не вертись на самой вершине, слышишь, ветер гуляет в долине... — пела она.
Люсинда и Филлинда калачиком свернулись у нее на коленях в белоснежных ночных сорочках.
Когда ветер качает твою колыбель,
Тихо лежи, не тряси постель.
Сук треснет, и она упадет с кроны зеленой в водоворот...
Завидев Вильерса, она остановилась на мгновение, и тут же маленькая ручонка потянулась к ее золотистым прядям: «Пой же, пой», — потребовала, вероятно, Люсинда, как самая бойкая.
Вильерс просиял от умиления. Ему редко пели эту песню. Его няня была слишком горда своей ролью наставницы герцогского отпрыска, чтобы еще и петь.
Но мама поймает, на крону вернет,
Где птичка поет и гнездышко вьет.
Здесь ее дом, а твой — в долине,
Он тебя ждет, спи, мой любимый.
Когда лягут сумерек тени,
Мама возьмет колыбель в тот славный дом,
Где всего теплее.
Пусть ветер качает сосны в долине,
У нас есть кров и уголь в камине.
Вильерс видел, как ослабла детская ручонка, отпуская локон Лизетт. Теперь уже обе девочки спали, убаюканные ее сладким голосом. Она шевельнулась с намерением встать и уложить их в кроватки. Но Вильерс захотел сделать это сам.
Его дочки. У них были черты его бабушки, ее фиалковые глаза. И они были так свежи и так сладко посапывали во сне своими розовыми одинаковыми носами.
— Осторожнее, не разбуди их, — сказала Лизетт, стоя у его плеча.
У стены стояли две одинаковые кроватки, и он сначала хотел разложить их по своим местам. Но не сделал этого. Он опустил их в одну кроватку и, отступив на шаг, залюбовался ими вместе с Лизетт.