— Вряд ли она притворялась в тот момент, — сказала Энн. — Все выглядело слишком естественно, поэтому ей и удалось слегка зацепить Вильерса. Но хватит уже о ней; неужели ты смотришь на нее как на серьезную соперницу? Ее все считают глупенькой, и ее последняя выходка является лишь иллюстрацией к сказанному.
— Не думаю, что она захочет пойти с ним под венец, — сказала Элинор. — Ведь у него шестеро детей.
— Не детей, а бастардов! — уточнила Энн с присущей ей откровенностью. — Интересно, что скажет наша мать об этом маленьком пунктике в брачной анкете твоего жениха. Что же касается Лизетт, тут ты, возможно, права. Лизетт глупа, но вряд ли она, с ее утонченностью, придет в восторг от того, что к ее собственному отродью добавятся еще шесть чужих. От них уже не отмахнуться так легко, как от приютских, которых она приглашает к себе поиграть на часок.
— У Лизетт настроение меняется, каждые пять минут, — согласилась Элинор. — Сейчас она улыбается Вильерсу, но посмотрим, что будет завтра или даже сегодня за ужином.
— Сколько же всего интересного таит в себе наш визит! — воскликнула Энн, поднимаясь. — И вытащи, наконец, своего щенка из-под кресла. Надо проверить, нет ли там лужицы.
— Он недавно бегал по травке, — сказала Элинор.
— И все-таки посмотри на всякий случай, — продолжила Энн. — У твоего Вильерса великолепные плечи, ты и сама наверняка заметила.
— Возможно.
— Я, кстати, согласилась выйти замуж за Джереми отчасти потому, что у него очень красивый нос.
— Из-за носа? — удивилась Элинор.
— Ну и еще из-за кое-каких приятных вещей, «его семейных драгоценностей», — добавила Энн.
Элинор устало вздохнула.
Когда Вильерс поднимался в свою комнату, он был раздражен до предела. Как посмела Элинор насмехаться над ним? А ведь он собирался на ней жениться. Она открыто смеялась над ним, забыв о несчастных, отверженных детях. Она с таким наслаждением искушала его!
Он снова вспомнил тех детей на поляне. Нет, там были девочки лет семи, а его близняшкам от силы пять.
Сколько лет он не вспоминал о них! Почему же теперь он так уязвлен?
В самое сердце. Почему вдруг стал таким сентиментальным? Ему всего тридцать пять, но его постоянно гложут мысли о детях.
Поднявшись к себе в комнату, он застал там Тобиаса, сидевшего в кресле.
— Я сбежал из детской, — признался Тобиас. — Туда явилась старая нянька Лизетт и стала пичкать меня овсяной кашей.
— Ты сказал ей, куда сбегаешь?
— Hет.
«Весьма похож на меня», — в который раз подумал Вильерс, который никогда не уведомлял ближних о том, куда он направляется и зачем. Но это было его герцогской прерогативой. Тобиасу не бывать герцогом.