— Это была минута слабости, — ответила Элинор, опираясь на руку лакея, помогавшего ей сесть в карету.
— Это было... так приятно и необычно в столь странный момент, — сказал Вильерс, усаживаясь напротив нее.
— Вы думали тогда совсем о другом, об этом хлеве с вашими несчастными детьми. Вас переполняла ненависть к этой Минчем, не хочу даже называть ее миссис, — сказала Элинор, доставая пудреницу из маленькой сумочки и пробегая пуховкой по лицу. — Ужасная женщина! Даже я начала побаиваться ее, что же говорить о детях?
— Имею ли я право называть моими этих девочек? — спросил Вильерс. — Я несколько лет не интересовался их судьбой. Только в этом году на меня вдруг что-то нашло. Я еду за ними и тут же узнаю, что плоть от плоти моей мучается в каком-то свинарнике! Чего только не пришлось им испытать, о чем мне даже неизвестно, пока я, их богатый отец, нежился на шелковых простынях.
— Но вы же выделяли им деньги и были уверены, что они доходят до них, думали, что их кормят и обучают, — попыталась успокоить его Элинор. — Произошла какая-то нелепость, чудовищная ошибка. — Она бросила пудреницу обратно в сумочку. — Теперь, когда их найдут, а я в этом не сомневаюсь, вы сможете исправить положение дел и купить для них блестящее будущее.
— Никто не может быть богат настолько, чтобы избавиться полностью от тяжелого шлейфа его судьбы, — мрачно обронил Вильерс.
— Да, это верно, — согласилась Элинор, — в особенности, когда я думаю о моем шлейфе — Ойстере. Если Вилла забудет вывести его на прогулку, моя спальня пропитается весьма неприятными ароматами. — Она снова принялась рыться в сумочке.
Вильерс из-под опущенных ресниц наблюдал за ней, умиляясь ее способности развеять мрак одной невинной шуткой. Как уверенно увела она их разговор из опасного русла! Только сегодня, когда она пикировалась с миссис Минчем, он заметил, какой у нее волевой подбородок, достойный самого отважного полководца. Впрочем, чему тут удивляться? Ведь ее отец — герцог.
Ему вдруг захотелось нежно куснуть ее в этот упрямый подбородок, а потом перебраться пониже к ее шее, высокой и белоснежной, как мраморная колонна. Он вдруг встал со своего места напротив и сел рядом с ней, прямо на ее пышные юбки, ничуть не заботясь о них. Она издала слабый возглас неодобрения, но он тут же увлек ее поцелуем. У ее губ был вкус первых ягод сладкой малины летом. Она перестала сердиться и обвила руками его шею. Он продолжал целовать ее, пока внезапно не насторожился. Что-то слишком откровенное и странное почудилось ему в ее ответных поцелуях и стонах. Она ерошила его волосы, как опытная любовница, а ее язык выплясывал в его рту такое, что он становился бешеным от желания. Чуть раньше, когда он захотел невинно поиграть языком с ее ушком, она чуть не свернула ему шею, возвращая его губы к своим губам.