— Эй, есть здесь кто-нибудь из Нортумбрии?
Люди тупо смотрели на меня.
— Кто-нибудь из Нортумбрии? — прокричал я снова, и на этот раз по другую сторону палисада, отделявшего женскую часть поселка от мужской, отозвалась какая-то девушка.
Мужчины толпились у палисада, разглядывая сквозь щели женщин, но я оттолкнул двоих в сторону и прокричал девушке:
— Ты из Нортумбрии?
— Из Онхрипума, — последовал ответ.
Она оказалась саксонкой, пятнадцати лет от роду, дочерью дубильщика из Онхрипума. Ее отец задолжал деньги ярлу Ивару, и тот, в уплату долга, забрал его дочь и продал Кьяртану.
Сперва я подумал, что ослышался, и переспросил:
— Кьяртану?
— Кьяртану, — вяло подтвердила она. — Он сперва изнасиловал меня, а потом продал этим ублюдкам.
— Неужели Кьяртан жив? — изумился я.
— Жив, — вновь подтвердила она.
— Но ведь его крепость подвергли осаде, — запротестовал я.
— Лично я там ничего подобного не видела, — ответила девушка.
— А Свен? Его сын?
— Этот тоже изнасиловал меня, — вздохнула бедняжка.
Позже, много позже, я сумел из отдельных фрагментов сложить всю историю. Гутред и Ивар, объединившись с моим дядюшкой Эльфриком, попытались взять Кьяртана измором и вынудить его сдаться, но та зима выдалась суровой, в их армиях начались болезни. Поэтому, когда Кьяртан предложил заплатить дань всем троим, они приняли серебро. Гутред также получил обещание, что Кьяртан перестанет нападать на церковников, и некоторое время тот держал свое слово. Но церкви были слишком богатыми, а Кьяртан — слишком жадным, поэтому не прошло и года, как обещание оказалось нарушено, нескольких монахов убили или продали в рабство.
А ежегодная дань серебром, которую Кьяртан обязался платить Гутреду, Эльфрику и Ивару, была выплачена всего лишь один раз.
Словом, ничего не изменилось. Кьяртан на несколько месяцев притих, но потом решил, что его враги не такие уж и могущественные. Дочь дубильщика из Онхрипума ничего не знала о Гизеле, она никогда даже не слышала о ней, и я подумал, что моя возлюбленная, возможно, умерла.
В ту ночь я познал, что такое отчаяние. Я плакал. Я вспоминал Хильду и гадал, что с ней сталось. Мне было очень страшно за нее. Я вспоминал ту ночь, когда поцеловал Гизелу под буком, и думал, что все мои мечты теперь пропали, разбились вдребезги, — поэтому я плакал.
У меня осталась жена в Уэссексе, о которой я ничего не знал и, по правде говоря, не хотел знать. Мой маленький сын умер. Исеулт, которую я когда-то очень любил, тоже умерла. Я потерял Хильду, да и Гизела теперь тоже была для меня потеряна. В ту страшную ночь я буквально почувствовал, как меня захлестывает жалость к себе. Я сидел в хижине, и слезы катились по моим щекам.