— Хотелось бы познакомиться с вашим отцом.
— В самом деле? Не думаю, что у вас оказалось бы много общего. Он живет такой добродетельной жизнью, что едва ли относится к человеческим существам.
— Если бы в нем не было ничего человеческого, вы не воспринимали бы его так, в штыки, постоянно.
Делия некоторое время осмысливала эти слова.
— Он выводит меня из себя. Все время молчаливо критикует. Все, что я делаю, считает дурным.
— Разве отец вами не гордится?
— Чем тут гордиться? Нет, я не напрашиваюсь на комплименты и не строю из себя бедную сиротку. Просто столь многое из того, что я сделала, относится к вещам, которые он терпеть не может. В Кембридже отдавала все время музыке, вместо того чтобы сосредоточиться на языках; потом, когда вернулась, пошла на оперную сцену.
— Да, выглядит кошмарным сном для сурового папаши, — заметил Уайлд, сосредоточившись на фигуре Марджори, которую изобразил самоуверенной особой с острым глазом.
— Мой отец хотел, чтобы я пошла работать в наше семейное предприятие. Старательно вкалывала каждый день за скромное жалованье.
— Если вы не работали, а лорд Солтфорд не желал раскошеливаться, как вы умудрялись питаться, не говоря уже о том, чтобы брать уроки пения?
— Немного денег оставила мне бабушка. Она умерла как раз перед тем, как я окончила университет.
— Значит, чтобы пробиться на сцену, вы транжирили сбережения бедной старушки?
— Для бедной старушки это оказалась капля в море, сущие пустяки. Она была даже старше Беатриче Маласпины, по-настоящему богата и то, что завешала мне, рассматривала не иначе как карманные деньги.
— А кому досталось остальное?
— Кошачьему приюту.
— Как банкир я содрогаюсь. Как человек — аплодирую. Я люблю кошек.
— Она была моей двоюродной бабушкой, теткой отца и очень походила на него: никаких сомнений в отношении того, что хорошо и что плохо.
— То есть можно предположить, что она не знала о ваших богемных устремлениях.
— Знала. Вот почему я получила ровно столько, чтобы хватало на кошачий корм…
— А киски сорвали весь банк. Что ж, если это вас не вразумило, то уж и не знаю, что вразумит. А кстати, почему ваш отец так настроен против оперы? По-моему, это весьма викторианское развлечение.
— Он пуританин. Брюзга. Не любит, чтобы вообще кто-то радовался. Музыка делает людей счастливыми; кроме того, опера красочна, и вообще в ней есть все, что ему ненавистно.
— В самом деле?
Люциус не смотрел на собеседницу; он добавлял белой краски к зеленому пятну, ранее нанесенному на палитру. Правда ли, что лорд Солтфорд не хочет, чтобы люди были счастливы? Получается, что он желает им несчастья? Так ли это?