Примерно раз в месяц Джозанна отправлялась на ранчо Скайлза, к югу от Санданса, откуда видны Черные холмы. Там у нее был сын — мальчик лет шестнадцати-семнадцати, которого то выпускали из исправительной колонии, то снова сажали. Вообще их семье несладко пришлось. Джозанна мне рассказывала, что в стаде, которое они держали на своем ранчо, внезапно появился ген карликовости — это произошло еще во времена ее бабушки и дедушки, то есть в сороковые. Два поколения подряд они старались как-то выправить дело. Забивали весь скот на мясо и начинали все сначала, но почему-то ничего у них не получалось. Вообще-то ген проявился, когда на ранчо хозяйничала ее бабушка, а дед ушел на Вторую мировую. Он служил в рядах Конной с Пороховой реки, знаменитой 115-й дивизии. Правительство отобрало у них лошадей, пересадило этих лихих всадников на грузовики, за письменные столы или приставило к резервам боевой техники. Потом дед вернулся домой, к своим коротконогим телятам, и старался, как мог. В 1960-м он утонул в реке Белль Фурш, что, сами понимаете, не так-то просто, но, как сказала Джозанна, ее предки легких путей не искали.
Она привезла мне банку меда из собственных ульев. На каждом ранчо держат пчел. У нас с Райли, помню, тоже было двадцать ульев, и я как-то пожаловалась Джозанне, что скучаю по меду.
— Вот, — сказала она, — не много, но хоть что-то. Надо будет съездить на ранчо. Собачья там жизнь. Клейтон хочет свалить оттудова — поговаривает о том, чтобы поехать в Техас, но даже не знаю. Он ведь им там на ранчо нужен. Они не поймут, если он уедет, точно, меня во всем обвинят. Черт, он вообще-то уже большой мальчик, дали бы ему жить, как хочет. Все равно будет искать приключений на свою задницу. Сплошной геморрой с этим парнем.
У нас с Райли не было детей, не знаю, почему. Никто из нас и не подумал пойти к врачу, чтобы выяснить, в чем дело. Мы об этом никогда не говорили. Я думала, наверное, это из-за того аборта, который я сделала, когда мы еще не были знакомы. Говорят, аборт может здорово все подпортить. Райли про аборт не знал, и, должно быть, у него были свои идеи на этот счет.
Мой муж совершенно не считал себя виноватым в том, что сделал. «Послушай, мне представился случай — и я им воспользовался», — это я про тот наш разговор в Свитуотере, когда Райли пришел наконец домой и сказал свое последнее слово.
Кто лучше меня знал про ту родинку у него на теле? Должно быть, она до нее дотронулась. Если да, то и правда, что он мог поделать? Райли — кожа да кости, у него худое, злое лицо и рот, как узкая щелка, и слова из него не вытянешь. Но стоит дотронуться до этой родинки — и делай с мужиком что угодно, и ты ложишься с ним в постель, и его губы набухают; я, бывало, сначала даже отпряну — такие влажные сочные поцелуи, и такое все большое. А если снять с Райли одежду, пахнущую лошадьми, собаками, маслом и землей, если снять одежду, тогда почувствуешь настоящий запах его кожи, так пахнет сердцевина тополиной веточки, когда сломаешь ее и на изломе увидишь коричневую звездочку. Как бы там ни было, у всех у нас есть свои слабые места, и каждый человек должен знать, чего от себя ждать.