Мужчина молча трудился над седлом. Сколько лет прошло с тех пор, как он последний раз вонзал шпоры в бока лошади, носки развернуты на восток и на запад?
— Хондо, погляди-ка на эти старые хлипкие стремена. Придется тебе их заменить, — сказал Мур командным тоном. Бывший ковбой не подал виду, что он слышал эти слова.
— Что ж, — произнесла мать Дайэмонда после долгой минуты наблюдения за жилистыми руками, — приятно было повидаться с тобой, Хондо. Удачи тебе. — Она взглянула на Мура, и Дайэмонд увидел, что между ними произошел краткий и безмолвный разговор, но их языка он не знал.
Они вышли на улицу, мужчина и женщина вместе, Дайэмонд — следом, спотыкающийся от немого гнева.
— Да. Он слегка глуховат, наш старый Хондо. В свое время он подавал большие надежды в соревнованиях на необъезженных лошадях. Два года подряд забирал первый приз в Шайенне. А потом на каком-то захудалом родео где-то в Мититсе его лошадь взбесилась прямо в загоне: перевернулась через спину, Хондо свалился ей под копыта. Ох уж этот тысяча девятьсот шестьдесят первый год! С тех самых пор Хондо чистит седла для Бара Джея. Тридцать семь лет. Это очень, очень долго. Ему было двадцать шесть, когда это случилось. А какой был парень. Ну, в родео всегда так: во вторник ты петух, а в среду твоими перьями сметают пыль. Но, как я сказал, он не сдается. Мы все очень уважаем старого Хондо.
Они молча стояли и смотрели, как Дайэмонд садится в машину.
— Я позвоню тебе, — сказал мужчина, и мать кивнула.
Дайэмонд отвернулся и смотрел в окно, мимо которого промелькнули равнина, железнодорожные рельсы, ломбард, универсам, бар «Сломанная стрела», магазин сувениров, мастерская по ремонту пылесосов. Желтый свет покраснел, угасая. Солнце село, и улицы окутали бархатные сумерки: неоновые вывески баров обещали приятное времяпрепровождение.
Сворачивая на дорогу вдоль реки, мать сказала:
— Я бы отвезла тебя посмотреть на труп, лишь бы ты отказался от родео.
— Больше ты меня никуда не повезешь.
Река, как черное стекло, текла между еле различимыми ивами. Машина ехала очень медленно.
— Боже мой, — внезапно выкрикнула мать, — чего же ты мне стоил!
— Чего? Чего я тебе стоил? — Слова вырвались из Дайэмонда, как пламя изо рта пожирателя огня.
Фары встречных машин в сумерках высветили влажные дорожки слез на ее щеках. Она не отвечала, пока не свернула к дому, и только тогда горловым, хриплым и низким голосом взрослой женщины, которого сын никогда еще не слышал, сказала:
— Бесчувственный ты человек, да всего!
Он выскочил из машины, не дожидаясь, когда она полностью остановится, проковылял на второй этаж, стал запихивать одежду в свою спортивную сумку. Перл забросал брата вопросами: