Что ему хотелось знать теперь, когда колеса его автомобиля стремительно летели по залитым гудроном трещинам и выбоинам дороги, а по заднему сиденью каталась траурная фетровая шляпа, так это, увел ли Ролло у старика эту девчонку — надел на нее седло и ускакал навстречу закату?
Автомагистраль, испорченная оранжевыми столбиками, заставлявшими машины двигаться плотными рядами, разрушила все его надежды на то, что поездка окажется приятной. Его «кадиллак», зажатый между полуприцепами с шипящими пневмотормозами, тыкался носом в огромные колеса, а в заднем окне маячил здоровенный грузовик. Мысли у него путались, словно бы гребень, который расчесывал их в голове, наткнулся на колтун. Когда пробка рассосалась, Меро попытался немного разогнаться, но его тут же притормозил патруль. Коп, прыщавый тип с усами и разноцветными глазами, спросил, как его зовут и куда он едет. А Меро даже не смог сразу сообразить, что он тут делает. Коп писал и трогал кончиком языка свои усы.
— На похороны, — вдруг выпалил он. — Я еду на похороны своего брата.
— Не волнуйся, дедуля, а то родным придется хоронить еще и тебя.
— Молчи уж, гнусный хорек! — сказал Меро, разглядывая выписанную плохим почерком квитанцию на штраф, но усатый был уже за милю оттуда: слинял, как когда-то много лет назад слинял с ранчо сам Меро.
Он ехал и смотрел сквозь исцарапанное лобовое стекло. Можно было тогда уйти как-нибудь и повежливее, но ощущение неотложности вдруг охватило его всего, как удар по плечу расходится по всей руке. Меро был уверен, что это женщина с лошадиными ягодицами и Ролло, который не сводил с нее глаз, и старик, который лакал свой «Эверклиэр» и ничего не замечал или делал вид, что ничего не замечает, — это они тогда сработали в нем, как ключ зажигания. У нее были длинные, с проседью косы; Ролло мог воспользоваться ими как поводьями.
— Так вот, — сказала она своим низким убедительным голосом лжеца. — Я расскажу вам, как дела на ранчо Тина Хэда пошли наперекосяк. Курицы буквально за ночь меняли цвет, телята рождались с тремя ногами, дети у него были пегие, а жена признавала только голубую посуду. А сам Тин Хэд никогда не заканчивал того, что начинал, всегда бросал работу на середине. Даже штаны у него были лишь наполовину застегнуты, так что его сарделька вечно торчала наружу У него все шло как кривое колесо из-за этой оцинкованной пластины, которая разъедала его мозг: и на ранчо у него все шло наперекосяк, и в семье. Но, — сказала она, — им нужно было что-то есть, всем нужно есть.
Я надеюсь, они ели пирожки получше тех, которые готовишь ты, вставил Ролло, которого страшно раздражало, что в пирогах с черемухой вечно попадалась куча косточек.