– Разъяснить вам эти правила? – издевательски спросил Куприн.
– Не надо… Я звонил вам, Николай Данилович. Честное слово! Спросите вашу секретаршу. Вы были в командировке.
– А я знаю, молодой человек! Знаю! Только надо было дозваниваться, а не звонить! Надо было сказать секретарше, что дело не терпит отлагательств! Она бы меня нашла. А ваша самодеятельность просто возмутительна! Как вы думаете, что будет, если я отправлю этот факс в Москву? Как там отреагируют на поведение советского стажера, члена партии, в логове капитализма?! В самом сердце империалистического блока НАТО?! А??? Это, товарищ Каленин, в самом лучшем случае – разгильдяйство, а в худшем – антисоветчина чистой воды!
Перспектива быть обвиненным в антисоветчине Каленина откровенно испугала. Он представил, как возвращается в Москву, как появляется на факультете и как секретарь партбюро доцент Телешев, с которым он безысходно не ладил, злорадно говорит ему: «Ну что, Каленин! Прав я был, когда проголосовал против решения о твоей стажировке! Смотри: из семьи ты ушел, „амуры“ со студентками крутил, на писателя Бунина всякую напраслину возводил! А теперь вот звание советского преподавателя опозорил на всю Европу! Ты, часом, не шпион, Каленин?! Одним словом, исключать из партии тебя будем за действия, нанесшие непоправимый ущерб нашей социалистической Родине! А потом и с работы вышибем. Нельзя тебе молодые души советских студентов доверять!..»
– Не надо в Москву, Николай Данилович! – виновато произнес Беркас. – Я, ей-богу, не пошел бы на эту встречу без вашего разрешения, но вы же сами про архив говорили… Даже купить его хотели. Вот я и подумал: может быть, что-то новое узнаю…
– А в драку вы тоже по моей протекции полезли?
– Да не дрался я, только разнимал…
– Ладно, – примирительно бросил Куприн. – Расскажите-ка, что за субъект был в кафе. Давайте со всеми подробностями.
Каленин рассказал о встрече со Штерманом, о том, как Якобсен своей выходкой не дал узнать, что же хотел сообщить ему старый фашист.
– Нелепо все вышло, – закончил он. – Так ничего и не узнал, кроме того, что хозяйка моя жива и вернулась в Бонн…
Вдруг он резко переменился в лице и ошарашенно воскликнул:
– Постойте! Он же мне какую-то бумажку успел сунуть за секунду до того, как на него налетел Якобсен. Сейчас! – Каленин стал судорожно шарить по карманам и наконец извлек смятую бумажку, в которой значилось:
Адольфштрассе, 8, квартира 36. Снята на имя некоего Шнайдера. Он же – Ганс Беккер. Там по вечерам бывает интересующая вас особа. Торопитесь. Она скоро уезжает из Германии. Возможно, навсегда.