Саня взвыл от боли и заорал спросонья:
– Прочь руки от токаря-разрядника и орденоносца! Свободу многодетным отцам!
Потом взглянул на сильно покрасневшую ладонь, поднял побелевшие глаза на заплаканную женщину и тихо сказал:
– Все. Инструмента больше нет. Две фаланги – в хруст! Кто мне теперь руку вернет? Токарю-разряднику? Ваш Беляев, что ли? Он хоть знает, что такое токарь? Беляев ваш! Вот ты, например, – Саня поднялся во весь свой сутулый рост и ткнул пальцем в живот очкастому, который все еще пребывал в объятиях того, что в наколках, – ты, к примеру, похож на человека, который читал книги Хулио Кортасара…
При этих словах очередь как-то напряглась, потому что имя писателя многим показалось каким-то обидным как для самого Кортасара, так и для интеллигента с книгой, который смущенно сознался, что Кортасара не читал.
– Понял я тебя, – сурово произнес Саня. – Понял твою сущность! Тогда скажи: а историк Андрон Нуйкин тебе знаком?
– Конечно! – торопливо подтвердил очкастый, продолжая хаотично дергаться в объятиях товарища из Мордовии. – Только он не историк. Он, кажется, экономист и публицист.
– Вот видишь! – укоризненно покачал головой Саня. – Нуйкина ты знаешь, а аргентинский писатель Хулио Кортасар тебе не знаком. А ведь он такую фантазию изобразил еще в начале пятидесятых, где все про нас предсказал. Плохо, что вы не знаете этого! – Саня уже обращался ко всей очереди, а не только к знатоку оперного искусства и конкретно произведения Модеста Мусоргского «Борис Годунов». – А вот на спор! Вы все – все, говорю, – через пару лет проклинать этого дурачка одноухого станете. Сегодня у вас затмение мозговое! Но оно пройдет! На следующих выборах никто не признается, что за него, за этого басовитого, голосовал. А ведь все голосовали! Почти все, кроме меня. Я тоже, может, голосовал бы, но паспорт потерял… И рад теперь, что нет в его победе моего гордого голоса…
Саня решительно положил руку на плечо субъекта в наколках:
– А ну-ка отпусти товарища с книгой! – решительно приказал он. – Книга – источник знаний и заблуждений.
– Забирай! – толкнул тот очкастого. – Он мне надоел уже. Запах от него какой-то нафталиновый…
– Вот скажи, книгочей, – продолжил Саня, – тебе зачем свобода?
– Свобода – она важнее всего на свете! – гордо ответил очкастый, утирая вспотевшее от длительного сопротивления лицо. – Ради свободы можно умереть!
– Дурак ты! – разочарованно вздохнул Дурманов. – Умирать стоит только в двух случаях: когда время пришло и когда надо честь свою отстоять. Все! Больше незачем! Свобода, брат, это самое опасное состояние человека. Самое сладкое и самое опасное. Я, к примеру, свободен как Куба! Ну и что из того? Ты же не хочешь моей свободы! Ты же совсем другого хочешь… Чтобы к свободе прилагались хорошие деньги, работа любимая, квартирка или домик в ближнем Подмосковье, порядок на улицах и в подъездах, честные гаишники. Чтобы жена не изменяла с более удачливым соседом, у которого рост сто восемьдесят пять и мускулатура рельефная, в то время как у тебя – впалая грудь, близорукость минус восемь и рост вместе с кепкой и подпрыгом метр шестьдесят. И никакая свобода, брат, тебе соседских сантиметров не добавит! Понял?