— Ох-х!
Он вдруг застонал и согнулся пополам.
— Что?
Она торопливо подошла к постели. Его лицо сморщилось от боли.
— Кажется, у меня рецидив болезни.
Она подавила улыбку.
— Вы невыносимы. Но вам не удастся заставить меня изменить решение.
Он испустил еще один эффектный стон, но в глазах его плясали озорные искорки.
— Не выношу священнослужителей. От викариев у меня начинается головокружение, от священников — сильное сердцебиение, а от епископов разливается желчь, — сказал он, потом добавил неубедительно слабым голосом: — Я могу застрять здесь на многие недели...
— В таком случае я позову викария, чтобы он с вами побеседовал, — сказала она и, задернув занавески, ушла в буфетную.
Его голос долетел до нее и туда.
— Пусть лучше не приходит ко мне. Вчера он абсолютно недружелюбно ткнул меня пальцем под ребро. Если он сделает это еще раз, я стукну его и не посмотрю, что он священнослужитель.
Мэдди усмехнулась. Нет, он все-таки дьявол. Она поставила вариться овсяную кашу, умылась, оделась и отправилась наверх будить детей.
— Можно я отнесу мистеру Райдеру его завтрак? — спросила Джейн, когда каша была готова.
— Ты делала это в прошлый раз, — прервала ее Сьюзен. — Теперь моя очередь.
— Завтрак отнесу я, — сказал Джон. — Я уверен, что он предпочтет, чтобы мужчина...
— Вы можете сделать это все вместе, — прервала их Мэдди, подавив ссору в зародыше. — Джейн возьмет поднос с кашей; Сьюзен — мед. Генри отнесет кружку с молоком, а Джон напоит его отваром ивовой коры. Скажи мистеру Райдеру, что он может добавить меда, если покажется слишком горько.
— Как это ни удивительно, мистер Райдер может слышать сквозь задернутые занавески, — послышался глубокий голос.
— Я тоже хочу отнести что-нибудь, — заявила Люси.
— Да, конечно. Можешь взять его салфетку, — сказала Мэдди, и малышка с важным видом направилась к кровати, держа одной рукой салфетку, а другой волоча стул, чтобы взобраться на него.
Мэдди ждала, когда дети перестанут суетиться вокруг него и вернутся за стол. Их он так же обворожил, как и ее. Он чертовски обаятелен. Перед таким просто невозможно устоять. Но ей придется.
Хотя даже тогда, когда он находился без сознания, ее к нему влекло.
Она вообще его не знала. Не знала, что у него глаза синее, чем вечернее летнее небо, что его глаза умеют поддразнивать и что в них танцуют озорные смешинки; не знала, что они могут неожиданно темнеть как ночь.
Однако она спала, прижавшись к нему по ночам, и чувствовала себя — вопреки всякой логике — защищенной, несмотря на то что он был незнаком ей.
Более того, она признавала, что будет чувствовать себя в безопасности рядом с ним и после того, как он придет в себя. Потому что он джентльмен.