А все-таки хорошо, что он с поезда спрыгнул заранее. Если б он оказался недалеко от места крушения? Или встретил сам себя, что бы случилось? Произошел бы пространственно-временной катаклизм, все бы схлопнулось в какую-нибудь черную дыру? Или, наоборот, полыхнуло большим взрывом. Или ничего бы не произошло? Просто увидел бы себя лежащим на возвышенности за пулеметом и поливающим склон свинцовым дождем? А что было бы, если б он сам подкрался к пулеметчику и метнул гранату, не зная, что в гнезде он сам? А кристалл бы не сработал? Мог бы он убить сам себя в прошлом, а потом вернуться целым и невредимым в настоящее? С одной стороны, почему нет? А с другой — мало ли как оно на самом деле обстоит? С точки зрения современной науки, по крайней мере той, с которой он знаком, путешествия во времени невозможны в принципе. Так и аэродинамика не дает шмелю ни малейшей возможности подняться в воздух. Однако он вполне неплохо летает, наплевав на все ее законы.
И только где-то в глубине ворочалось понимание, что все эти мысли он нагоняет специально, чтобы не думать о той… Опять? Он прихлопнул эту мысль, как надоедливого комара, и попытался снова думать о шмеле, цветах и лете.
Эти мысли отвлекли его от всепроникающего холода и даже слегка развеселили. В конце концов, неплохое путешествие вышло, покруче, чем все сафари и спелеодайвинги, в которых он до этого участвовал. И даже без серьезных ран и увечий обошлось. А с какими людьми познакомился… Ну, за исключением… В своих чувствах к Кате он разобраться пока не мог. Жаль, конечно, что не удалось остановить поезд и бой на 181-м километре состоится с известными последствиями. Хотя почему известными? Он же их не видел. А может, та граната вообще не взорвалась и она осталась жива? И дожила лет до девяноста в какой-нибудь деревеньке на берегу прекрасного озера. Или уехала в Иркутск и на большевистской волне стала там большим человеком. Или в Питер? А может, и в Москву? Почему нет? Она ведь и его бабушкой может оказаться в принципе. Но не хотелось бы бабушку-проститутку, на самом деле.
Нога его поехала по склону, он взмахнул руками и провалился в глубокую зловонную яму. Ноги его ударились во что-то мягкое, податливое. Снизу послышалось тяжелое дыхание и утробный рев, сопровождающийся новой волной вони. Не помня себя от ужаса, Андрей ухватился за корни и полез по осыпающейся песчаной стене наверх. Пробив головой и обрушив вниз пласты уплотненного снега, вылез на поверхность. Втянул ноги. Встав на четвереньки, взглянул за край.
Снизу на него смотрел проснувшийся медведь. Худой, оборванный, со слежавшейся шерстью на впалых боках, воняющий псиной и дерьмом. Он зарычал, обнажив огромные клыки, и стал подниматься из берлоги, разворачиваясь, раскладываясь и становясь еще больше. Когтистыми передними лапами зацепился за край разрушенной берлоги и полез наверх, скребя задними по стенке.