Одинокая птица (Мори) - страница 4

Войдя в прихожую, мы с Кийоши молча уставились друг на друга — как бывало в детстве, когда кто-то из нас напроказничает. Сейчас я каждую неделю вижу его в церкви, но в школьной форме он не похож сам на себя. Накрахмаленный белый воротничок рубашки и сидящий коробом пиджак делают его старше, серьезнее. В моей частной женской школе под названием «Академия девушек-христианок» форму носить не принято. В своих синих джинсах и пуховом красном свитере, да еще с конским хвостом, я, наверное, кажусь ребенком. За последние годы он подрос и стал чуть выше меня, так что, разговаривая с ним, приходится смотреть снизу вверх. Лицо у него тоже изменилось: нос и нижняя челюсть стали массивней. А глаза по-прежнему детские — узенькие щелочки, которые, когда он улыбается, превращаются в два полумесяца. Впрочем, улыбается он теперь довольно редко.

Из спальни доносились приглушенные голоса матери и госпожи Като. Вернее сказать, то был монолог гостьи, которая вскоре вышла из комнаты, неся два чемодана. Кивнув нам, она решительно выдвинула подбородок в сторону входной двери. Повиновавшись ее молчаливому приказу, мы направились к белой «тойоте» Като, припаркованной около нашего дома. Солнце в этот момент быстро скатилось за вершины горного хребта.

Пока госпожа Като укладывала чемоданы в багажник, из дома вышла мать. В руках у нее ничего не было, даже кошелька. Она надела голубую юбку и темно-синий жакет с белой блузкой. Волосы собрала в пучок. За последний год мать сильно похудела, и, поскольку она довольно высокая, вид у нее был изможденный. Жакет болтался на ней, как на вешалке. Прислонившись к машине, мать тяжело вздохнула, словно в гору поднялась. Выглядела она совершенно потерянной и страшно одинокой.

Я подбежала к ней, обняла. Она тоже заключила меня в объятия. Шерстяной жакет царапал мне лицо. Хотя я ниже матери всего на два-три сантиметра, но почувствовала себя каким-то крошечным комочком.

— Мне надо ехать, но когда-нибудь мы снова увидимся, — прошептала она. — Понимаешь?

Я утвердительно кивнула. Голос звучал словно издалека: мои уши были закутаны ее жакетом.

— Если я сейчас не расстанусь с твоим отцом, — продолжала она, — то не доживу до того времени, как ты станешь взрослой.

Я снова кивнула.

— Прости меня за все. — С этими словами она разжала объятия.

Взглянув на маму, я заметила на ее лице одновременно грусть и решительность. Губы сжаты, зубы стиснуты. Она, конечно, храбрилась и того же ждала от меня.

— Все в порядке, — с трудом выдавила я дрожащим голосом. — Не грусти, пожалуйста.