— Можешь не говорить, — сказал Тору.
Но мне как раз хотелось высказаться, и я начала:
— Я хотела написать письмо матери, но не нашла нужных слов. Она меня бесит: не хочет, чтобы я звонила ей по телефону.
— Да, я тебя понимаю.
— Мать мне пишет всякую чушь — о погоде, о цветах, о том, как идут дела у дедушки. Мне это вовсе не интересно. Мне хочется поговорить с ней о том, что действительно меня волнует, но я боюсь ее расстроить.
— Конечно, ты сердишься на нее, и не без оснований.
Привстав, я взглянула на него.
— Ты считаешь, что я не права? А ты бы не расстраивался на моем месте?
Тору тоже привстал, подтянув колени к груди.
— Конечно, расстроился бы. Не пойму, почему твоя мать не хочет поговорить с тобой по телефону. Зачем ограничиваться письмами, если ты так по ней скучаешь?
— Ты действительно так думаешь? А вот Кийоши говорит, что я эгоистка и плакса.
— Да что Кийоши в этом понимает? Он не может войти в наше положение, у него ведь есть мама, — сказал Тору, вглядываясь в черную полосу воды.
Я зачерпнула пригоршню песка, он медленно стек по моим пальцам.
— Извини, мне не стоило ныть по поводу моей матери.
Оторвав взгляд от воды, Тору повернулся ко мне. Рот у него сжался.
— Почему нет?
Я не знала, что и сказать. Наверное, это была бестактность с моей стороны.
Тору пожал плечами, его лицо смягчилось.
— Я не хотел сказать, что тебе глупо жаловаться на жизнь. В том смысле, что вот — ты недовольна своей матерью, но все же она у тебя жива, а моя умерла. Нет, мне бы и в голову не пришла такая чушь.
— Понимаю.
Я живо представила госпожу Учида, улыбающуюся от радости, что наш диалог не перерос в потасовку. Я вспомнила ее длинные тонкие пальцы — такие же, как у Тору.
Вплоть до последнего года своей жизни, когда рак отнял последние ее силы, госпожа Учида проводила много времени за гончарным кругом. Я любила наблюдать за ее работой, за тем, как у нее под пальцами бесформенное месиво превращается в изящные вазы и чайные чашки. Это зрелище напоминало мне фото, которое я видела в научном журнале: капля молока, упавшая в тарелку, принимает форму белой короны. И когда я пила молоко из чашек, изготовленных госпожой Учида, эта корона всегда стояла перед моими глазами. Когда мы ездили на пляж, госпожа Учида набирала в пластиковый пакет песок, чтобы смешивать его с глиной. В жаркий день она добавляла в песок воду, и он, казалось, дышал. Мы разглядывали пакет и трогали песок. Я восхищалась каждой песчинкой, зная, что она станет частью чуда, сотворенного руками госпожи Учида.
Мы с Тору продолжали лежать, вглядываясь в небо.