Двоих безумцев с изогнутыми клинками Сервилий одолел легко, — только кровь испятнала каменную кладку, — однако третий, вывернувшийся из-за угла, успел вогнать бронзовый кинжал в шею бежавшего за центурионом легионера прежде, чем быть зарубленным.
— Вперёд! — хрипло выкрикнул римлянин, заметив мгновенное замешательство своих солдат. — Факелы!
Сопящее дыхание и звяканье доспехов в полутьме. Поворот узкого прохода — в нагрудник бьёт пущенная откуда-то из темноты стрела и с треском переламывается. Не останавливаться, иначе в этих крысиных норах их запросто перестреляют невидимые враги. Удар тяжёлым по голове — вскользь, спасает добрый шлем, — взмах со свистом рассёкшего воздух меча и валящееся под ноги обмякшее тело. Не останавливаться!
Кишка прохода внезапно обрывается. Перед воинами громадный зал, очертания которого теряются во мраке — полтора десятка факелов не в силах разом пожрать всю тьму, затопившую святилище. Но всё-таки темнота отступает, и тогда Сервилий видит статую из чёрного камня посередине зала — и фигуру в чёрном перед ней. Фигура поворачивается, обозначается светлое — оттенённое окружающей тьмой — лицо и длинные волосы. Женщина. Наверное, жрица местных богов-кровопийц (Сервилий слышал жуткие рассказы о том, что пленных пуны закалывали на алтарях). Пришла расплата — кровь жертв падёт на головы убийц… Кто-то из его солдат с силой мечет в жрицу дротик.
Лёгкое копьё пронизывает воздух, но жрица чуть поводит рукой — и дротик бессильно отлетает в сторону и звякает о каменные плиты пола. И тогда Сервилий прыгает вперёд, вытягивая руку с мечом, чтобы пронзить это порождение Эреба. Опытный воин чувствует всем своим существом — ещё миг, и его испытанные легионеры побегут с воплями, бросая оружие. И тут же центуриону кажется, что он оказался в воде — и не в воде даже, а в густой липкой патоке, в которой вязнут руки и ноги.
…Тело медленно плывёт по густому воздуху, словно способность вновь коснуться стопами пола утрачена навек. Рука с мечом тянется, тянется — и никак не может дотянуться до проклятой фигуры в чёрном. От жрицы течёт голубое сияние, оно обволакивает Сервилия, и сотник не в силах разорвать путы. Его тащат на заклание, под кривой жертвенный нож, а он, молодой и сильный мужчина, сейчас бессильней новорождённого младенца. Проклятье богам!
Однако в глазах женщины возле статуи Танит нет злобы, нет предвкушения кровавого торжества: она смотрит на Сервилия спокойно, даже чуть-чуть грустно. Чёрное одеяние соскальзывает с её плеч, по которым живой волной рассыпались густые, длинные и пышные волосы, и с отчётливо слышимым в упавшей на храмовый зал тишине шорохом спадает на камень плит. Мрамор обнажённого прекрасного тела — римлянин видит его неуловимо-краткое мгновение — окутывает голубая ткань, и цвет этой ткани — точь-в-точь цвет того липкого, которое сковало движения воина. А за спиной жрицы разворачиваются огромные сильные крылья, крылья громадной ночной птицы.