– Именно. – Вир обратил взор к потолку. – И знай я, что этого достаточно, чтобы заставить таять твое сердце, то мог бы спасти себя от огромных трат сегодня – не говоря уже о том, что уберег бы себя от несносной компании Сьюзен.
Наступило молчание, которое свидетельствовало, по его предположению, что наконец-то ее внимание привлекли свертки на кровати.
– Грешный ты человек. – Голос Лидии прозвучал тихо и не совсем уверенно. – Ты купил мне подарки?
– Взятки, – уточнил он, исподтишка бросая на нее взгляд. Лидия встала с кресла, подошла к кровати и остановилась, рассматривая свертки. – Чтоб не послали ночевать в конюшню.
После Ранделла и Бриджа, после Маршалси, он водил Сьюзен от лавки к лавке, лишь раз прервавшись на обед в уединенной столовой на постоялом дворе.
– Возможно, ты не так уж хорошо читаешь мои мысли, как я себе вообразила, – заметила Лидия. – В них сроду такого не водилось.
Вир встал и подошел к жене.
– Разверни, – предложил он.
Там обнаружились тетради, чьи страницы из дорогой бумаги, были затянуты в кожу, мягкую, словно масло. Имелся и цилиндрический пенал, изящно отделанный серебром, с чернильницей, привинченной с одной стороны к трубке. К ним прилагался небольшой ящик для письменных принадлежностей, предназначенный для путешествий, разрисованный сценами из древнегреческой мифологии. В отделениях ящика помещались карандаши, чернильницы и песочница, а выдвижные ящички содержали печати, бумагу и серебряный перочинный нож. Вдобавок ко всему был там и серебряный письменный прибор с коробкой для карандашей из папье-маше, полной этих самых карандашей.
– О, – время от времени тихо восклицала Лидия, разворачивая обертку и открывая очередное сокровище.
И «О, благодарю тебя» сказала она в конце, когда оберточной бумагой уже была усыпана кровать и пол вокруг нее. На коленях Лидия держала ящик для письменных принадлежностей, открывала и закрывала крошечные ящички, поднимала крышечки отделений, вытаскивала содержимое и вновь складывала обратно словно ребенок, завороженный новой игрушкой.
Она и в самом деле почувствовала себя ребенком. Сти и Эффи ей когда-то дарили подарки на день рождения или на Рождество, и тоже очень хорошие: ботинки, платья, шляпки, иногда серьги или браслет.
Но здесь было совершенно иное. Это были орудия ее ремесла, и она, чьим ремеслом значилось слово, обнаружила, что украден ее словарный запас наряду с ее сердцем.
– Спасибо, – прошептала она снова, как-то беспомощно глядя в его красивое лицо и оставляя все надежды когда-либо вернуть себе разум.
Удовольствие засветилось в зеленых глазах Вира, а губы сложились в улыбку, которая низвела ту кашу, в которую превратилось ее сердце, до теплого сиропа. Ох уж эта его мальчишеская улыбка, наполовину озорная, наполовину смущенная.