Столик подскочил, словно с перепугу. Ожерелья и серьги Марины, разбросанные в беспорядке, покатились на пол.
– Подбери! – сердито рявкнула Барбара, и атаман рухнул на колени. Выглядело это так, словно он упал к ногам государыни, но ноги-то были босы, тонули в пышной медвежьей шкуре, лежащей около кровати…
Заруцкий тяжело вздохнул, отер лоб рукавом.
– Ладно, иди, – смилостивилась Барбара. – Сама подберу, а то еще сломаешь ненароком, боярин.
Заруцкий глянул на гофмейстерину подозрительно, но ее круглое лицо хранило равнодушное выражение. Только Марина знала, что, когда Барбара так вот поджимает губы, она с трудом сдерживает издевательскую ухмылку. Да, что Барбара, что сама Марина втихомолку издевались над той воистину царской щедростью, с какой Димитрий раздавал высшие чины и звания в своем крошечном королевстве. Димитрию непременно хотелось иметь в Тушине штат по образцу московского дворцового, вот он и завел свою думу. Здесь были, конечно, подлинные, родовитые бояре, отъехавшие от Шуйского: Михайло Туренин, Михаил Салтыков, Федор Долгорукий, родственники и свойственники Романовых Сицкие и Трубецкие, Федор Засекин, Александр Нагой, Григорий Сумбулов, Федор Плещеев и другие. Но этого было мало, и Димитрий даровал боярство своим худородным сторонникам: Заруцкому, Ивану Наумову, Федору Андронову, Михаилу Молчанову… В думе были устроены приказы, во главе которых стояли опытные дьяки: Петр Третьяков, Иван Чичерин, Иван Грамотин, Димитрий Сафонов. Был и «нареченный патриарх» Филарет. Ну почти совершенно как в Москве.
Между тем «боярин» Иван Мартынович Заруцкий тяжело поднялся, побрел к двери, и Марина спохватилась, что так и не поняла, зачем он рвался к ней в опочивальню. Не на голые же царицины ножки полюбоваться!
– Да что случилось? Кого вы искали? – спросила она вслед Заруцкому, но тот не обернулся.
– Эй, пане атамане! – опять разгневалась Барбара. – Аль не слышишь? Тебя государыня пытает!
Тот поглядел через плечо, буркнул:
– Скажи ей сама! – и скрылся за дверью.
Марина опустила голову, тая улыбку. С тех пор как Заруцкий вдруг появился в той деревенской избе, в Верховье, из-под пола, словно нечистый из преисподней, ее жизнь обрела некий новый оттенок. Откровенное, почти отчаянное обожание, сквозившее в его зеленых глазах, было для Марины словно приправа для пресной обыденной жизни. О, разумеется, она никогда не подавала ни знака, вообще виду не показывала, что замечает это, что Заруцкий хоть что-то значит для нее… Нет, она даже себе в этом не признавалась. Выдавали ее только сны. Это напоминало ей полудетскую игру, которую вела она некогда с юным красавцем Янеком Осмольским, несусветные черные очи которого и любовь, светящаяся в них, заставляли сердце Марины сладко трепетать. Его убили в ночь того страшного мятежа на ее глазах, убили, когда он защищал свою возлюбленную госпожу, они даже не поцеловались ни разу, и все, что она могла, это прощально сжать его холодеющую руку.