Но Янек был мальчик – Заруцкий же мужчина. Он чем-то напоминал Марине ветер, который носится летом над подмосковными просторами. Такой же резкий, жаркий, непредсказуемый.
Она вдруг вспомнила один-единственный раз, когда ее разогрели торопливые объятия мужа: это случилось после того, как Марина неведомо почему подумала о Заруцком…
Она спохватилась, что Барбара глаз с нее не сводит, и заставила себя принять самый непроницаемый вид. Впрочем, перед Барбарой бессмысленно притворяться, она слишком уж хорошо знает свою панну, видела ее в горе и радости, отчаянии и надежде, читает ее мысли, кажется, еще прежде, чем они приходят Марине в голову…
– Что случилось? – вновь спросила Марина. – Объясни, чего вы так ломились в мою дверь?
– Нашему храброму атаману почудилось, что Димитрий у вас, панна Марианна, – пояснила Барбара. – Уж я ему говорила, что быть этого не может, что я верю тем людям, которые рассказывают, будто он бежал, переодевшись крестьянином и зарывшись в навоз, которым были наполнены дровни, и пустился наутек вместе с одним только своим шутом, этим противным Кошелевым, которого наш государь так отличает и называет его Матвеичем! И не я одна убеждала Заруцкого, но он вбил себе в голову, что должен проверить вашу спальню. Конечно, надоело мужику томиться, разлядывая ваши пышные юбки, захотел посмотреть, что там под ними.
– Какие юбки? Какой навоз?! – растерянно спросила Марина, с опаской поглядывая на верную подругу: вдруг почудилось, что Барбара сошла с ума. – Ради Христа-Спасителя! При чем тут Заруцкий? Какие дровни? Переодевшись крестьянином?! Ты говоришь, Димитрий уехал из Тушина, переодевшись крестьянином? Да ты в своем уме, пани Казановская?
По фамилии она называла свою гофмейстерину, а правильнее сказать, наперсницу крайне редко, раз или два в жизни, будучи крайне разозлена. Раньше Барбара при таком обращении робела, как девчонка, но сейчас покраснела еще пуще, уперла руки в боки и возмущенно выпалила:
– Почему это я сошла с ума? Это, видимо, ваш супруг сошел с ума, коли ударился в бегство, не то что с собой не взяв жену, но даже не предупредив ее!
Марина уставилась на нее во все глаза. Сердитое лицо Барбары смягчилось, губы сложились в жалостливую гримасу:
– Ох, моя маленькая девочка, простите меня. Эта горестная весть…
– Уехал, – перебила Марина ее причитания. – Бросил меня! Испугался!
Барбара тяжело кивнула.
То, что Димитрий преисполнен страха, стало Марине ясно давно. При всей своей наглости он вообще-то был трусоват и частенько опускал руки перед неприятностями, предпочитая, чтобы с ними разбирались другие. Особенно он пугался, когда на него начинали кричать. Рожинский, к примеру, с ним вообще не церемонился, и когда задерживалось жалованье, причитавшееся польским жолнежам, так орал на «государя» и грозился увести своих шляхтичей, что Димитрий менялся в лице, страшно бледнел, и даже его глаза, и без того светлые, казалось, бледнели. Марине порою казалось, что Димитрий – некий лицедей, взявшийся в угоду кому-то, Бог весть кому, а может, и себе, играть некую возвышенную роль. Но по жизни он не герой, по жизни его роль – это роль мелкого воришки, или шута горохового, или мелкого соглядатая и доносчика. Ну, такая уж судьба у человека, с ней ничего не поделаешь! Здесь, в Тушине, он словно бы проживал чужую жизнь и иногда так ее пугался, что готов был проститься с ней. Однажды, крепко поссорившись с Рожинским, он до того дошел, что решил покончить с собой. Причем избрал для этого способ, к которому мог прибегнуть только русский мужик! Именно после этого Марине стало ясно, что она связала свою жизнь отнюдь не с потомком царского рода, а с истинным самозванцем и выскочкой. Убить себя Димитрий задумал, выпив неимоверно много водки! Когда Марина увидела количество опорожненных жбанов и бутылей, она даже не поверила, что все это питие могло вместиться в ее мужа. Неудивительно, что некоторое время он валялся как мертвый. Но постепенно очухался и только долго, очень долго ходил, особенно осторожно неся голову, а порою даже придерживая ее рукой. Так доблестный воин поддерживает раненую руку, оберегая ее…